– Очень приятно, господин Пушкин, – заторопился Сандалов. – Поверьте, глупейшая нелепость.
– Можете восстановить в памяти залитую фамилию?
Лоб Сандалова от натуги покрылся мелкими каплями пота.
– Кажется… Что-то… Немирский… Немовский… Точно не припомню.
– Первый раз остановился у вас?
– Так точно-с!
– С ним было много вещей?
– Кажется… немного…
– Корзина с петухом?
Господин Пушкин не думал шутить. Сандалов уверился, что вопрос важный.
– Не припомню-с. Ни корзины… Ни петуха…
– Вас не удивило, что приезжий без вещей?
– Так он наш, московский, – ответил портье уверенно.
– Как поняли?
– Глаз наметанный. Сами понимаете, мужчине порой хочется новых впечатлений от жизни. Гостиница у нас знатная, номера удобные. А мы любому гостю рады.
Намек был излишне прямой. Потому и вопрос последовал не менее прямой.
– Что за девица у него была?
Сандалов выразительно поморщился.
– Что вы, господин Пушкин, никаких девиц. Слово чести.
– Тогда кто?
– Не могу знать. У нас ведь не спрашивают, к кому гость идет.
Разговор обретал более внятные очертания. Сандалов ощутил уверенность и немного успокоился.
– По какой причине, господин портье, вы пошли в номер? Откуда такая забота?
Ответ был наготове:
– Постоялец не изволил подняться к позднему завтраку.
– Почему пошли сами, не поручили коридорному?
Кажется, Сандалова приперли к стенке. Еще немного, и придется рассказать все. Но немного еще оставалось.
– Гость в лучшем номере остановился, надо выразить почтение лично, – проговорил он не слишком уверенно.
– Это единственная причина?
– Смею вас уверить, господин Пушкин…
На конторку легла варежка с меховой опушкой. Сандалов проглотил ком, который застрял в горле, смахнул предательский пот и улыбнулся. Натужно, но все-таки улыбнулся.
– Как это объясните?
– Обронил-с кто-то, – наивным образом ответил он.
Пушкин вынул из варежки мятый клочок и развернул. Фамилия была написана торопливым почерком. Пододвинув к себе книгу регистрации, он быстро нашел, что искал.
– Переходим ко второму неизвестному нашего уравнения, – сказал он. – Точнее, неизвестной. Сами расскажете или в сыскную полицию поедем?
– Что-с? – только и смог выдавить портье.
– Значит, в полицию, – сказал Пушкин, забирая варежку. – Собирайтесь.
– Ее зовут… – признание никак не лезло наружу, Сандалов тяжело дышал. – Ее зовут…
– Баронесса фон Шталь, – за него ответил Пушкин.
Портье благодарно закивал, разбрызгивая капли пота.
– Сколько заплатила?
– Сто рублей… Не погубите, господин Пушкин… Бес попутал… Сам не знаю, что на меня нашло… Такая ведьма… Не пойму, как облапошила…
– Не погубить могу. Зависит от вас.
– Все, что прикажете! – Сандалов был жалок.
Мучения людей, даже не слишком порядочных, не радовали Пушкина. Он считал, что сыскная полиция ловит преступников, а не тянет жилы и рвет на дыбе. Во всяком случае, нынче. А что было раньше, в застенках Тайного приказа, так и времена какие были: жуткие и дремучие. Не то что нынче…
– Кто этот человек?
– Иностранец богатый, из Америки, – отвечал портье торопливо.
– Когда она явится за ним?
– Полагаю… Завтра…
Пушкин поманил его пальцем. Портье нагнулся через конторку и преданно подставил ухо. Пушкин быстро и четко шептал, что предстоит делать. Сандалов напряженно внимал.
– А после будет ясно: откроется вакансия портье в «Славянском базаре» или нет.
– Исполним-с в точности! – Сандалов горел праведным желанием не лишиться места. И доходов. Доходов, как известно, много не бывает.
– Тогда последнее, – расстегивая пальто, сказал Пушкин, ему стало жарко.
– Что изволите-с?
– Соберите коридорных и половых, кто вчера вечером был на этаже.
Забыв о степенности, Сандалов бегом бросился исполнять. Так не хотелось ему расстаться с конторкой портье.
А Пушкин вдохнул аромат варежки. Пахло тонко и волнующе. Пахло ловкой преступницей. Умной и опасной. Не Королева брильянтов, конечно, но все-таки… Он не был уверен, что завтра у него получится. Но лучшего шанса уже не будет.
13
Кошелек срежут – полбеды, а то, глядишь, ножик под ребро сунут, и поминай как звали. Такое место лихое – Сухаревка, одним словом. Площадь у Сухаревской башни и богадельни графа Шереметева занимал рынок, на котором можно было найти и потерять все. А вокруг густо расплодились ночлежки и притоны.
Торговали тут всем, за что можно выручить копейку. Выбор широкий – от ржавых гвоздей до брильянтов. В основном выставлялось краденое. Что лихой народ воровской собирал за ночь по московским улицам и домам, стекалось сюда на прилавки. Среди скупщиков и продавцов ошивались члены артели нищих и попрошаек. Здесь находили приют беглые арестанты и каторжники. Здесь прятались злодеи и лихоимцы со всех городов Руси Великой. Здесь была вольница, свои законы и правила, за нарушение которых кончали без суда и тут же, в подпольях, хоронили. Раз угодив сюда, обратной дороги не было. Кипящий котел Сухаревки засасывал и перемалывал любого: и крестьянина, и проворовавшегося чиновника, и отставного военного. Даже бывших полицейских. Сухаревка принимала всех и никого не отпускала. Полиция если и совалась сюда, то собрав все силы, чтобы провести рейд по подвалам и ночлежкам. Делалось это не чаще раза в год. В остальное время Сухаревка не замечала власть. Только местному приставу позволялось безбоязненно ходить по рынку и заглядывать в ночлежки. Он тоже был частью многоликой Сухаревки.
Вот кому точно не следовало заявляться сюда, так это барышне приличного вида без спутника. Дама в вуали бесстрашно или по глупости шла по рынку. Вслед ей свистели и улюлюкали, но трогать не решались. Быть может, уважая дерзость. Обойдя несколько торговых рядов, на которых тряпье навалено кучами, она вышла к неприметному домику, сколоченному из досок, перед которым стоял прилавок с ржавыми самоварами. Торговцы с интересом наблюдали, что дальше будет. Она постучала. Высунулся крепкий парень, закутанный в тулуп. Только глянув, вышел, прикрыв за собой дверь от постороннего взгляда, и присвистнул.
– Это ж какими судьбами, краля ты моя! – проговорил он и распахнул объятия, отчего тулуп свалился в снег. Дама обниматься не стала, а шагнула назад.
