Клерки пошептались и взялись за бумаги, первые клиенты вот-вот пожалуют. Мирное начало дня было сломано внезапным грохотом из кабинета начальника. Будто стулом саданули об пол. После чего раздался сдавленный крик. Клерки замерли. Как-то раз Виктор Филиппович заявился в контору в изумительном подпитии. Но тогда все больше плакал и жаловался, а чтобы буянить – такого за ним не замечали.
Долго гадать не пришлось. Дверь распахнулась, как от удара, на пороге показался сам Немировский. Лицо его пошло пунцовыми пятнами, пальцы мелко дрожали, а с губы свешивалась слюна, словно Виктор Филиппович внезапно и без предупреждения сошел с ума. Или испугался до мокрых подштанников. Хотя чего пугаться: сейф с наличностью заперт, ограбления не было. Он протянул руку, в которой сжимал конверт.
– Это… откуда… взялось?! – проговорил он тихо и медленно.
Тут уже клерков пробрал страх. Кому-то надо отвечать. Кроме почтенного Онуфриева, желающих не нашлось. Старший клерк старательно придал голосу мудрую почтительность:
– Утром доставили-с.
– Кто доставил?!
– Не могу знать, Виктор Филиппович, посыльный какой-то принес, говорит, лично вам-с. Конверт без подписи. Положили-с вам на стол.
Немировский еле сдерживался:
– Какой посыльный?! Где он?!
Видя, какая гроза клокочет, Онуфриев совсем потерял присутствие духа.
– Так извольте видеть, Виктор Филиппович, мальчонка какой-то. Сунул и убежал. Еле разобрали, что вам адресовано. Рады бы помочь, да только прикажите чем-с… Мы все как один ради вашей пользы…
– Молчать! – рявкнул Виктор Филиппович. – Пользы они мне желают. Дожелались… Вы у меня еще получите… Вы у меня еще дождетесь…
С этими словами хозяин выскочил на улицу в чем был – в легком сюртуке.
Такого еще не видывали. Виктор Филиппович, конечно, отличался непостоянством характера, но чтобы прийти в форменное безумие, да еще с утра пораньше… Что теперь с конторой-то делать? Как кредиты выдавать, когда хозяина нет? И главная загадка мучила клерков: что же такое было в письме, которое произвело разрушительное действие на разум и чувства хозяина? Вот ведь закавыка…
5
И целовал его, и обнимал его. Эфенбах был счастлив, как ребенок. Наговорил Пушкину кучу комплиментов, объявив гением сыска, героем дня, «надёжей и подпорой», и еще кучу всяких лестных слов. Михаил Аркадьевич никак не мог понять, как в час торжества сыска Пушкин остается холоден к похвалам, если не сказать печален. Будто его снедают разные и мрачные мысли.
Пушкин помалкивал и наблюдал за бурной деятельностью начальника. Эфенбах развернулся вовсю. Вызвал за свой счет фотографа из ближайшего ателье, чтобы сделать портреты мошенницы во всех ракурсах, то есть анфас, в профиль и в полный рост. После чего, вооружившись линейкой, стал составлять по памяти карточку бертильонажа. Порядок антропометрических замеров он помнил несколько сумбурно, но честно записал размеры рук, кистей, лба, ушей, расстояние между глазами, их цвет и прочее. Всю экзекуцию с линейкой баронесса проплакала и говорила, что ни в чем не виновата, а ее зря мучают. Гневные взгляды она старательно отсылала виновнику своих несчастий, который наблюдал за ними с полным равнодушием. От чего его милое лицо не перестало быть милым, но все больше становилось ей противным. И особенно бесила его манера держаться с таким видом, будто ему известны все тайны мира.
Полицейская суета понемногу ломала баронессу. В полиции она оказалась впервые и не умела вести себя. Выплеснув всю энергию в криках, проклятиях и царапаньях за первые десять минут, обессилила и сидела на табурете поникшая. Что дало возможность Михаилу Аркадьевичу намериться, сколько душе угодно.
– Надо же какая ведьма, – говорил он, записывая очередные цифры и снова приставляя линейку. – И ведь с виду такая тихоня, никогда ничего подобного не подумаешь. Ну, ничего, заюшка-синичка, кончились твои спелые денечки! Зима близко.
Наконец и он утомился. Лист кое-как исполненного бертильонажа был полон. Михаил Аркадьевич еще раз поздравил Пушкина с победой. Быть может, он так радовался не только поимке злодейки, но тому, что его драгоценная шуба вернулась целой и невредимой. А ведь еще утром давать не хотел. Обещал Пушкина лично растерзать, если с шубы хоть волосок упадет.
– Михаил Аркадьевич, позвольте допросить задержанную?
Отказать герою и умнице, хоть и страшному лентяю, Эфенбах не мог. Бежать злодейке некуда, с третьего этажа не прыгнешь. Вытолкав Лелюхина с Акаевым в приемную часть – Кирьяков отлеживался дома, – Эфенбах подмигнул Пушкину и пожелал окончательной победы.
Они остались вдвоем.
Баронесса всхлипнула на всякий случай. И взглянула на своего мучителя. Мучитель с полным равнодушием уселся на подоконник и скрестил руки. Будто мог распоряжаться ее судьбой.
– За что со мной так поступили? Что я вам сделала? – жалостливо, как только могла, спросила она.
– Как полагаете? Какие у вас версии? – спросил Пушкин.
– Я ни в чем не виновата! Отпустите меня.
– Для начала будет правильно, если назовете свое настоящее имя.
Баронесса смахнула с глаза слезинку, которая так и не появилась.
– Вы жестокий, бесчестный человек.
Встав с подоконника, Пушкин перешел ближе и сел на край стола для совещаний.
– Начнем с фактов. Имен у вас много. Из тех, что нам известны: мадам Жози, графиня де Бриз, мадемуазель де Ляваль. Видимо, «баронесса фон Шталь» нравится вам больше всего. Использовали его второй раз: с чиновником городской управы и русским американцем. Быть может, еще с кем-то?
Она смогла издать горестный вздох.
– Какая страшная несправедливость! И это наша хваленая полиция!
– Если ошибаемся, тогда назовите адрес: сообщим вашим родным, вероятно баронам фон Шталь, они подтвердят, что ошибаемся мы, а вы чисты и невинны.
– Мои родные живут в Варшаве, – ответила она.
– Так я и думал, – сказал Пушкин. – В таком случае покажите ваш паспорт. В такой дальний вояж нельзя ехать без паспорта.
– У меня его украли.
– Ах да, забыл: откуда у вас паспорт? Незамужнюю барышню вписывают в паспорт отца. Замужнюю – в паспорт мужа. Где же ваш отец или муж? Кто из них барон?
Она не ответила, прикрыв батистовым платочком рот.
– Их нет, – продолжил Пушкин. – Допустим, вы приехали из Варшавы. Через Петербург ехали?
– Через Киев, – тихо ответила она.
– То есть короткой дорогой. Давно в Москве?
– Неделю.
– Где остановились, в какой гостинице? Или в частном доме? Или в пансионе?
Баронесса зарыдала старательно и громко. Платочек трясся, как осиновый лист на ветру. Это ничуть не тронуло Пушкина. Он терпеливо ждал, пока запал у барышни кончится. И он кончился.
