– Хорошо, сделаю все, что в моих силах, – сказала вдова.
– А потом я бы была счастлива еще и еще встретиться с вами и говорить, говорить, – заторопилась Агата. – Может быть, вы дадите мне самый нужный совет в жизни.
– Все, что будет в моих силах, – повторила Ольга Петровна.
Новые подруги нежно расцеловались. И условились, где и когда баронесса фон Шталь передаст печальной вдове фамильные украшения. Выйдя на Кузнецкий, они расстались. Отойдя подальше, Агата обернулась и успела заметить, как Ольга Петровна садится в пролетку.
– Куда же ты теперь? – проговорила она. Поблизости как раз мерз свободный извозчик. Агата прыгнула на диванчик и приказала следовать за пролеткой с дамой в черном, держаться в отдалении, но из виду не выпускать. За труды были обещаны целых три рубля. Извозчик готов был расстараться, пролетка тронулась.
– Вот тебе и вся формула преступления, мой милый Пушкин, – пробормотала Агата. Сегодня она была чрезвычайно довольна собой. Охота началась.
10
Обер-полицмейстер был раздосадован чрезвычайно. За последние дни попалось пяток упущений, за какие он устроил разнос. И всё! Москва превратилась в образцовый город на улицах и площадях, куда он регулярно наведывался. Власовский разумно не совался ни на Хитровку, ни на Сухаревку, места для полиции заповедные. Но прочие территории, кажется, окончательно пришли в порядок. Улицы выметены, дворники трезвы, городовые подтянуты, торговцы вразнос не горлопанят. Просто кошмар: не за что уцепиться! Того гляди, работы совсем не останется.
Власовский слушал доклад Эфенбаха и только пуще досадовал. Ничего существенного. Мелкие кражонки, которые были раскрыты по горячим следам, да и то не сыском, а приставами участков. На чем доклад был закончен. Карать и ругать было не за что. Сыск отличился отменным усердием, не делая ничего. И тут обер-полицмейстер вспомнил, что есть упущение. Да какое!
– А что это ты, друг ситный, помалкиваешь о главном? – тоном, не предвещавшим ничего хорошего, вопросил он.
– Главное – соответственно обстоятельствам непременным образом будет, так сказать, приведено к нужному знаменателю! – ответил Михаил Аркадьевич, который умел плести полную чепуху не хуже паука.
Власовский ничего не понял, отчего имел полное право выпустить гнев, который давно просился наружу.
– Это что за такое?! Не выполнять? Мои?! Поручения?! Наиважнейшие?! Бунт?!
– Никак нет, ваше высокопревосходительство, – пробормотал Эфенбах, не сильно испугавшись. Молнии с громами уже приелись.
– Как «никак нет»?! А где Королева брильянтов? Поймана? В какой камере сидит? Веди, показывай! Я ей в глаза бесстыжие посмотреть хочу! Как она смела сунуться в Москву священную!
– Вскорости! Непременно! Сядет так, что не встанет! Уже сели ей на след!
– Сели? – переспросил Власовский, чувствуя приятную отходчивость после разгрома. – Надежно сели?
– Уж как держим! Сам Пушкин по следу идет. И день идет, и ночь идет, никуда она не денется. Деться ей некуда из наших оков!
– Силков, – поправил его обер-полицмейстер. Оковы были припасены для других целей, государственных. – Не упустите?
– Куда ей там деваться! – строго ответил Михаил Аркадьевич. – Поймаем как миленькую. Мои соколы уже кружат над ней.
– Смотри у меня, Аркадич, – Власовский погрозил властным кулаком. – Чтоб не подвел! Слышишь?! Утрем нос столице?!
– Еще как утрем! – спокойнейшим образом ответил Эфенбах. – Утрем, и носом не успеет повести.
В целом обер-полицмейстер был доволен. И хоть начальник сыска плутал в словах, как в березах, но дело свое знает. Скоро, скоро Королева попадет в его лапы. Будет о чем доложить в столицу. А что на этот счет подумал Михаил Аркадьевич, лучше не вызнавать. Мало ли чего. Общение с начальством – это искусство. Которому учит жизнь. Иногда больно, а иногда – как придется. Свои уроки Эфенбах выучил накрепко.
11
Дверь номера была раскрыта. Коридорный Екимов поклонился и стремительно исчез. Заходить первым гость не желал. Наоборот, жался к стене, всем видом показывая, что не тронется с места, даже если его потащат на аркане. Пушкин снова предложил войти. Немировский, будто не услышав, упрямо разглядывал ковер коридора гостиницы.
– В чем дело, Виктор Филиппович?
Немировский отодвинулся по стенке на полшага.
– Что это… Зачем… Куда мы пришли? – бормотал он.
– Номер четвертый, в котором убили своего брата, – ответил Пушкин. – Чтобы посадить вас под арест, необходимо составить протокол на месте преступления. Покажите, где именно и как убивали Григория Филипповича, запишем ваше признание, и считайте, что схлопотали пять лет каторги.
– Как пять лет? – оторопело спросил Немировский.
– Может, восемь. Как присяжные сочтут. Будет у вас хороший адвокат, докажет, что находились в беспамятстве, или найдет важную причину убийства, так, может, и двумя годами обойдется. Присяжные будут наши, московские, вас многие знают. Кому-то, быть может, кредит давали под грабительский процент. Тоже вспомнится.
Виктор Филиппович сделал движение, будто ноги сами собой решили бежать, но тело не позволило. И он остался на месте. Только крепче вжался в стену.
– Нет… Нет… Невозможно…
– Вы как думали, когда признание делали? Хотели отсидеться в камере до срока, когда проклятие вашего рода закончится, а потом заявить, что ошиблись, спьяну сболтнули лишнего, и выйти на свободу? Разве не так?
Немировский пробурчал что-то жалостно-невнятное.
– С полицией шутки плохи, – продолжил Пушкин, поглядывая внутрь номера. – Дело заведено – до суда надо довести. Наша служба какая: собрать доказательства, а там пусть судебный следователь разбирается.
– Так ведь… Дела-то нет еще…
– Пока нет, – безжалостно уточнил Пушкин. – Осмотрим место преступления – будет.
Братоубийца зажмурился так, что из глаз могли брызнуть слезы.
– Простите меня… Простите… Страх попутал, такой страх, что жить не могу.
– Мстительного призрака испугались?
– За что мне мука эта?
Странно было видеть посреди освещенного коридора лучшей московской гостиницы молодого мужчину, пусть и со следами запоя на лице, хорошо одетого, не глупого, владеющего кредитной конторой, который мелко рыдал и трясся от страха перед привидением. Странно, но это происходило на самом деле.
– Виктор Филиппович, соберитесь с силами, – строго сказал Пушкин. – Возьмите себя в руки. Если не хотите, чтобы я дал ход делу, а вы дорого заплатили за вашу глупость, извольте помогать.
Жалобно всхлипнув, Немировский вытер рукавом пальто покрасневшие глаза.
– Простите. Силы кончились.
Пушкин жестом указал войти в номер.
