– Одиннадцать.
– Возраст, когда старший сын входит в семейное дело. Неужели вашему отцу все удалось скрыть от старшего сына и домашних?
– Мне было… – Виктор Филиппович задумался. – Лет семь… Нет, восемь. Многое помню, очень хорошо помню. Но чтобы в доме обсуждали какое-то страшное происшествие… Батюшка наш, Филипп Парфенович, нрава был крутого, ему никто поперек не смел сказать, весь дом в кулаке держал. К нам был в строгости, но зря никогда не обижал. Гришка был тогда маленький, а я… Нет, не было никаких разговоров. Уж мы бы точно узнали.
– Значит, Филипп Парфенович дело не только замял, но и огласки не допустил, – сказал Пушкин, подтолкнув носком ботинка бутылку, отчего она завертелась волчком. – Больших расходов стоило.
– Батюшка за ценой никогда не стоял. Получал что хотел.
– В ресторан «Славянского базара» ездил?
– О своих делах никогда не рассказывал, а нас никогда не возил.
Пушкин сунул руку в карман пальто, достал револьвер и протянул, держа за дуло.
– Спрячьте как можно дальше.
Виктор Филиппович принял оружие, неумело держа обеими руками, как будто это было тяжело для него.
– Благодарю, – сказал он. – Подарок отца. Один из редких, что от него достались. Мне-то теперь что делать? Посадите?
– Сажают картошку, – ответил Пушкин. – А у нас заключают под стражу. Оснований пока не вижу.
Немировский тяжко вздохнул.
– А я-то надеялся… Куда деваться? Дома от страха умру. Вдруг опять увижу?..
– Что увидите? Опишите.
– Нет… Не просите… Пощадите.
– В таком случае мой вам совет: оставайтесь в этом номере еще дня три. Пока срок не выйдет. А там видно будет.
– Я так не могу, Ирина от волнения заболеет.
– Как хотите. Вам решать. – Пушкин пожал плечами и направился к двери.
– Постойте! – вдруг вскрикнул Немировский.
Пушкин остановился.
– Я вспомнил, – продолжил Виктор Филиппович. – Как раз лет двадцать назад отец исчез из дома дня на два или даже на три, а маменька рыдала сутками напролет. Потом все сразу кончилось. Что случилось, нам не рассказали, но настрого приказали забыть и ни с кем даже полусловом не обмолвиться. Забыть навсегда. Быть может, это то самое.
– Прикажите убрать номер и поживите в нем в тишине и покое, – сказал Пушкин. – Еду заказывайте сюда или спускайтесь в ресторан гостиницы. Только не в часы позднего завтрака, когда там кушает ваш старший брат.
Дверь захлопнулась. Немировский так и стоял, сжимая револьвер.
14
В подданном Российской империи взращено особое начальственное чувство. Если подданный видит перед собой начальника, даже не своего, а вообще начальственную персону, спина его сама собой приобретает прямое положение, а руки вытягиваются по швам. Что можно считать большим прогрессом: ранее, еще лет пятьдесят назад, колени подгибались бухнуться барину в ноги. Нечто подобное испытал Сандалов. Он нюхом чуял, что чиновник полиции не минует его. И оказался прав. Пушкин не спеша подошел к конторке. Портье исправно приветствовал его.
– Имею честь доложить важные сведения! – отрапортовал он.
– Важные сведения нам нужны, – ответил Пушкин, поворачивая к себе книгу записей гостей.
– Та самая девица преступного умысла взялась за свое!
– Какой ужас! Что она себе позволяет? – возмутился Пушкин, разыскивая нужную запись. – Что в этот раз?
– Совершила знакомство с важным постояльцем.
– Что вы говорите? Кто таков?
– Синьор Коччини, знаменитый фокусник.
– Опять не без вашей помощи?
Сандалов благородно возмутился:
– Что вы, господин полицейский, тогда леший попутал! Чтоб я еще когда-нибудь. Сама назвала его имя.
Пушкин оторвался от записей.
– Сама?
– Именно так! Подходит и говорит: укажи мне, любезный, синьора Коччини.
– Поразительная наглость. Но жалоб на кражу к нам не поступало.
– В том-то и дело! – Сандалов перешел на доверительный шепот. – Она эдак ловко с ним познакомилась, но портмоне не срезала, а отдала ему!
– Зачем?
– Ума не приложу!
– Коварная девица. Не спускайте с нее глаз, портье! – строго сказал Пушкин.
Сандалов выпрямился до невозможной стройности, если учесть округлое брюшко.
– Слушаюсь! – рапортовал он.
– Вот что, любезный, есть дело не менее важное.
Портье был готов служить верой и правдой.
– Постоялец ваш, маг Алоизий Кульбах, так и не появлялся? – продолжил Пушкин.
– Никак нет, с тех самых пор не видел.
– С «тех самых» – это с каких конкретно?
Мгновенная задумчивость окончилась прозрением.
– Так ведь с вечера воскресенья уже как не был! – сообщил Сандалов.
– Вспомните, что он делал в тот вечер.
– Хоть не положено гостей обсуждать, но скажу по чести: странный господин. Только заехал, не прошло и получаса, как убежал. Вернулся, наверное, часа через три и тут обратно бежит, к выходу. Сильно взволнованный и спешил сильно. Как сейчас помню: проскочил мимо, ключ швырнул и прямиком в двери. Господин далеко не вежливого обхождения.
– В котором часу это было?
– Точно не скажу, около девяти, вероятно.
– Можете описать, как он выглядел? – спросил Пушкин, вынимая черный блокнот.
Сандалову пришлось напрячь все извилины. Результат того стоил. По описанию выходил мужчина среднего роста с густой рыжей бородой, шевелюрой, бровями и особо пушистыми рыжими бакенбардами. Из-за обилия рыжей растительности на лице трудно определить возраст. Вспоминающий постояльца портье казался котярой, который подбирается к крынке сметаны. Закончив быстрый эскиз, Пушкин развернул блокнот.
– Похож?
Сандалов с радостью подтвердил, что портрет удивительно похож. В рисунке не передать одну особенность: маг сильно горбился. Как будто хотел казаться ниже ростом.
Портрет загадочного медиума появился. Вот только где он сам мог прятаться в Москве, было большим вопросом. Пушкин выразил портье благодарность за старания, чем значительно ободрил его дух.
– И вот еще что, любезный, – продолжил он. – Если господин Кульбах появится, немедленно отправляетесь за городовым, от моего имени требуете задержать и доставить в сыскную полицию.
– Так точно! Можете не сомневаться! Исполним, как полагается.
– Рад слышать. Теперь прошу ключ от его номера, – и Пушкин протянул ладонь.
