– И кто же лежит в салате? – как можно серьезней спросил пристав.
– Господин Немировский, владелец ювелирной лавки в Варсонофьевском переулке.
Хоть пристав готовился поймать чиновника сыска, еще не зная на чем, фамилия была неожиданной.
– Что, опять Немировский? Вчерашний самоубийца тоже Немировский. Уже второй.
– Третий брат. Погибший в этом номере воскресным вечером был младшим братом.
Свешников сморщил неприятную мину, будто ему подсунули чай вместо коньяка.
– Невезучая семья. Просто рок какой-то. И все в одном номере.
– Очевидный факт, – сказал Пушкин. – С роком в этой семье не все ладно.
– Ну, хорошо, допустим. И что с того? Мало ли в жизни совпадений?
– Совпадения очевидны. Младший брат был отравлен, среднего застрелили.
Этому заявлению пристав выразил решительный протест, мотая головой.
– Только ваши домыслы, Алексей!
– В теле Григория Немировского уважаемый доктор нашел смертельную дозу дигиталиса, – не замечая возражений, продолжал Пушкин.
– Он сам выпил! И что с того? – перебил Свешников.
– А вчера я наглядно доказал вам, что Виктор Немировский не мог застрелиться по физиологическим причинам.
Больше всего пристава раздражало спокойствие сыщика. И надменность. Как будто на три аршина под землю видит. Беда с этими математиками в полиции, проще надо быть, ближе к товарищам по службе.
– Допустим, только допустим, – поспешил уточнить Свешников, – вы в чем-то правы. Но здесь-то что? Ужинал господин Немировский – и помер. С такими порциями – немудрено. Мало видели смертей от обжорства? Вот хотя бы – на Масленицу купец Балаков объелся блинами, встал из-за стола и рухнул. В чем тут преступный умысел?
Пушкин протянул указательный палец в направлении стола.
– Бутылка шампанского.
Пристав подумал, что его разыгрывают. Нарочно отступил на шаг, чтобы рассмотреть улику. Ничего угрожающего в ней не было. Бутылка завода Дурындина. Шампанское не слишком дорогое. Не «Вдова Клико», конечно, но для московских вкусов в самый раз. Бутылка не открытая.
– Не понимаю, что в ней усмотрели, – искренне сказал Свешников.
Пушкин поманил к столу. Пристав покорился, деваться некуда. Пусть пока потешится. Ему указали на тарелки, теснящиеся на скатерти.
– Константин Владимирович, что вы здесь видите?
– Ужин не по силам человеку.
– Напитки не удивляют?
Пристав и сам посматривал на бутылку белого токайского, бутылку красного бордо, графинчик с настойкой, наверняка горькой. Для разжигания аппетита. И графинчик с беленькой, родимой. Куда же без нее! О чем и сообщил Пушкину, невольно сглатывая слюну: напитки подобраны под закуски как следует.
– Сколько рюмок и бокалов поставлено?
Школярские вопросы сильно раздражали. Пристав ответил, как на уроке: четыре. Если считать два лежащих.
– Вот именно, – сказал Пушкин так, будто сделал величайшее открытие. – Под два сорта вина – два бокала. Под водку и настойку – две рюмки. Где бокал для шампанского?
Кажется, его не было. Свешников не мог понять, что тут преступного. О чем и сообщил. Пушкин кивнул, как будто согласившись.
– Обратите внимание, где стоят напитки.
– Где они стоят? – механически повторил пристав.
– Под правую руку Немировского. Удобно брать и наливать. Только бутылка шампанского стоит под левую руку. Не открытая.
Столь возмутительно простое объяснение, из которого ничего не было понятно, не устраивало.
– И что это значит? – раздраженно спросил Свешников.
– Вопрос к доктору, – сказал Пушкин.
Богдасевич, о котором в пылу дискуссии подзабыли, отошел от мертвого тела. Вид его говорил о покорности обстоятельствам.
– Вот что, господа, скажу, – начал он задумчиво, как будто не был уверен в своих выводах. – Судя по температуре тела, господин умер часа два назад. Ну, или полтора. Внешних следов режущих или огнестрельных ранений не нашел. Точнее скажу, когда осмотрю в участке. Сейчас могу назвать самую вероятную причину смерти…
Как хороший актер, доктор сделал драматическую паузу и подмигнул приставу. Сердце Свешникова забилось в радостном предвкушении.
– Он подавился чем-то крупным? – вдруг спросил Пушкин.
Эффект был испорчен. Богдасевич не собирался отдавать победу.
– У него в горле куриный окорочок. Примитивно задохнулся.
– Вот! – торжественно проговорил Свешников. – Где ваша теория о шампанском?
Пушкин не выглядел разочарованным, как будто был готов к такому повороту.
– Господа, вам не кажется странным, что такой сильный человек, подавившись куриной ножкой, умер лежа на столе? – спросил он. – Не упал на ковер, не побежал в коридор за помощью, а лег на скатерть и задохнулся? Как будто уснул.
– Очень даже понятно! – возразил пристав. – Выпил, разморило, захотел проглотить куриную лапку, и вот результат. Жадность – это грех. Как и чревоугодие.
– Его не могло разморить, – ответил Пушкин.
– Да вам откуда знать?!
– Немировский успел выпить рюмку настойки и бокал белого. Посмотрите, сколько осталось в бутылках и графинах: они почти полные.
Доктор с приставом как по команде глянули на стол. Правда, почти полные. Свешников опомнился: не хватало разбираться с новым мутным делом.
– Алексей, это ничего не доказывает, – строго сказал он.
– Хорошо, Константин Владимирович, не будем спорить. Если ваш уважаемый доктор при осмотре тела найдет на затылке Немировского след от удара, вы откроете дело об убийстве.
– И не подумаю, – ответил Свешников. – С какой стати выискивать в простом удушье от неосторожного потребления курицы убийство? Нет, Алексей, это уже слишком. Правда, доктор?
Богдасевич послушно кивнул. Но приставу показалось, что друг его не так уверен, как должен быть.
– Предлагаю пари, – сказал Пушкин. – Если не смогу доказать, что это убийство, – с меня ужин в самом дорогом ресторане. Хоть в «Дюссо».
– Уже задолжали нам с доктором ужин в «Эрмитаже», – напомнил Свешников. – Того и гляди разоритесь.
– Где один, там и два.
– А если докажете? – вдруг спросил Богдасевич.
– Сочтемся как-нибудь, – и Пушкин подмигнул.
Пристав не мог припомнить, чтобы этот строгий и умный человек легкомысленно подмигивал. На душе у него стало беспокойно. Как будто заранее проиграл пари.
21
Из номера Пушкин вышел на лестницу, ведущую в ресторан. Половой Лаптев тревожно шептался в кружке сотоварищей. О чем он рассказывает, привирая и приукрашивая, легко догадаться. Пушкин спустился так быстро, что половой не успел улизнуть, и поманил его. Лаптев мгновенно оказался в одиночестве. Любителей чесать языки как ветром сдуло. Была бы его, Лаптева, воля, убежал бы и сам. Да только деваться ему некуда. И он обреченно подошел к господину из полиции.
