– Формула сыска утверждает, что такое невозможно, – ответил Пушкин. – Наступает черед Виктора Филипповича. Он, как и брат, видит семейного призрака и, что хуже, получает от Григория весточку. С того света. После чего не может думать ни о чем, кроме спасения от проклятия. Верно, Ирина Петровна?
– Это ужасно, – еле слышно ответила она. – Такие мучения.
– Виктор Филиппович поступает куда глупее брата: он решает снять все тот же номер, провести в нем ночь, чтобы снять проклятие, и берет с собой револьвер. Наверняка, чтобы пристрелить призрака. Закончилось тем, что он пустил себе пулю в лоб. Как нас хотели убедить. Только Виктор Филиппович не мог застрелиться сам. Без помощи призрака.
Закрыв лицо, Ирина Петровна прижалась к груди сестры. Ольга Петровна обняла ее и принялась гладить по затылку.
– Господин Пушкин, это больше похоже на пытку, – сказала она почти шепотом. – Вам доставляет радость мучить несчастных вдов?
– Мы почти прошли по главным элементам формулы, – ответил Пушкин. – Остался Петр Филиппович.
– Пе-Пе здесь ни при чем. Он не верил в проклятие.
– Вы правы, Петр Немировский захотел доказать, что призрака нет. И повторил ошибку братьев: снял этот номер. Чтобы отужинать. Но подавился куриной ножкой. Не сам, ему помог призрак. Для чего ударил по затылку неоткрытой бутылкой шампанского.
– Прекратите, это становится невыносимо, как дурная комедия.
– Формула исчерпана, – сказал Пушкин. – Виновник трех смертей определен.
Ольга Петровна нежно отстранила от себя сестру, только держала за руку.
– Кто же этот виновник? – спросила она.
– Призрак этого номера, – последовал ответ.
– И такой очевидный вывод – результат вашего розыска, господин Пушкин?
Из спальни выглянул доктор, поманил к себе. Пушкин подошел, выслушал, что-то тихо ответил, вернулся к меловому пентаклю и встал у луча.
– Формула сыска указывает на призрака, который побывал в этом номере четыре раза. Но призраки не умеют убивать. Убивают люди. Не так ли, Ольга Петровна?
Она резко встала, не отпуская руку сестры.
– Что это значит, господин Пушкин? Прошу объяснить ваш намек.
– Не умею намекать, – ответил он. – Говорю напрямик. Вы прекрасно знаете, кто этот призрак.
– Какая чушь!
– Бесполезно спорить с фактами.
– Какими фактами?!
– Делаю вам первое и последнее предложение: пишите признательные показания, а я устрою так, что наследство останется в вашей семье.
– Да вы бредите?! Какие показания?! О чем?! Какое наследство?! Мы нищие! Все теперь принадлежит этой мерзавке баронессе! – Ольга Петровна не замечала, что кричит.
Пушкину пришлось сделать знак, чтобы она уменьшила пыл.
– Баронесса, может быть, мерзавка, но наследство не получит, – сказал он.
– Завещание Немировского можно опротестовать?
– Нет необходимости. В семье есть законный наследник. Это достоверный факт. Готов назвать вам наследника.
Ольга Петровна не могла произнести ни слова. Ирина Петровна легонько дернула ее руку, она не ответила.
– Что вы хотите? – только глухо спросила она.
– Предложение сделано, – ответил Пушкин. – Жду ваше согласие.
Она молчала. Взгляд ее блуждал среди магических знаков пентакля.
Скрипнула дверь. Тяжело опираясь на руку Богдасевича, вошла Марина Петровна. Она еле стояла на ногах, наваливаясь на плечо доктора, каждый шаг давался с трудом.
– Медицина творит настоящие чудеса, – сказал Пушкин.
7
Сеня Подковкин наблюдал издалека. Как пристало официанту. То, что происходило за столом, вызывало у него чувство изумления и почтения одновременно. Ничего подобного до сих пор он не видывал. А в «Славянском базаре» было на что посмотреть. Он так увлекся невероятным зрелищем, что не сразу заметил стоящего рядом с ним. Сеня опомнился и встрепенулся. Ему дали знак, чтобы не вздумал изображать услужливость.
– Сколько?
Вопрос был столь прост, а интерес господина столь понятен, что Сеня не стал переигрывать.
– Шестая уже как пошла, – ответил он.
– Полграфинчика?
– Так поболее уже…
– Крепкая барышня.
– Исключительно крепкая-с. Явление редкой красоты.
На языке официанта это означало высшую степень почтительности, какую официант способен выказать даме. В этот дремучий и неполиткорректный век. Между тем дама на глазах мужчин, сидящих в зале, отмахнула седьмую. Причем без закуски.
– Да уж, – только и сказал Пушкин, невольно сравнив, насколько без остановки пьющая женщина производит более сильное впечатление, чем пьющий чиновник сыска Кирьяков.
– Именно так-с, – поддержал его Сеня.
Глубокий и взаимно интересный разговор следовало прервать. Пушкин попросил Сеню принести хоть какой-то закуски, подошел к столу и сел напротив. Агата была трезва изумительно. И случайного намека на хмельной угар нельзя было заметить. Налив из полупустого графинчика ей и себе, он поднял рюмку.
– За вас. За ваше мужество, – сказал он и сразу выпил.
По-мужски открыв рот, Агата вылила рюмку, как это делают не воспитанные барышни, а отребье Сухаревки. Сеня как раз подбежал с подносом и заставил стол тарелками от всего своего уважения. Пушкин подцепил соленый груздь и с хрустом принялся жевать. Агата к закускам не прикоснулась.
– Ругайте меня, браните меня, заслужил, – сказал он.
– Пушкин, – проговорила она с такой тоской, что у него сжалось сердце, и он чуть было не поцеловал ей руку. – Пушкин… Это было восхитительно! Да, восхитительно! Ничего подобного не испытывала! Я рисковала своей жизнью! Без всякой денежной выгоды! Просто так, ради… Ради чего же? Не ради вас же… Ах да, я же слово дала: найти вам убийцу. Нашла же?
– Нашли, – согласился он, отставляя подальше коварный графинчик.
– Вот! – торжествующе сказала Агата. – А меня хотели отравить. Кстати, чем меня травили?
– Дигиталисом. Единственное, что Ольга Петровна успела купить в соседней аптеке. Вероятно, у нее остался рецепт. Под каким предлогом она ушла?
– Купить капли для сестры… А что такое дигиталис?
– Сердечное лекарство. Помогает больным, у здоровых вызывает брадикардию: замедление пульса. Вплоть до полной остановки. Ерунда, учитывая, что под рукой был Богдасевич.
Агата стукнула кулачком по столу так, что подскочили закуски.
– Нет, не ерунда! – заявила она. – Я рисковала жизнью!
– Конечно, рисковали. Для любого – смертельный риск. Только не для вас, мастерицы и не такие трюки выкидывать. А поменять отравленную рюмку – верх шулерского мастерства.
