— Дверь открыта для всех, кто хочет уйти, — пробормотал Квециньский, развеселив присутствующих…
Габриэль на вечерней «пятиминутке» не был: заказал личный разговор со Станцией и до десяти часов корабельного вечера прирос к виому, из которого на него смотрела Полина. Они почти не разговаривали: так, по пустякам, не вдумываясь в смысл сказанного. И даже не заметили, что на пункт связи заходил Диего Вирт: зашел, замер, постоял секунду и ушел бесшумно. Лицо его было мрачным и задумчивым.
А Молчанову, когда база погрузилась в тишину сна, снова звонил Свекольников, просто так звонил, от неуверенности, от беспокойства, хотя в таком здоровом теле, казалось, должны быть не нервы, а канаты. Себя же Молчанов представлял как один большой нерв: где ни тронь — беспокоит, о чем ни подумай — раздражает. После разговора он долго смотрел в видеоокно на далекое зарево Города — единственное светлое пятно в океане мрака.
НАПАДЕНИЕ ЛЮБОПЫТНИКА
Около месяца исследования продолжались обычным темпом. Планетологи завершили детальное картографирование «отпущенной» им области, открыли шесть месторождений радиоактивных руд, в которых сильно была заинтересована земная и чарианская промышленность, и заложили две шахты для изучения двух значительных масконов — линзовидных утолщений какого-то невероятно плотного вещества в коре планеты. Работа планетологов вообще была «более осязаема», что ли, более заметна. Остальные группы: физиков-пространственников, радиологов и волновиков, что называется, накапливали информацию, по крохам отпускаемую им природой планеты.
Спустя месяц на базах стали происходить странные события, которым сначала не придали должного значения. Например, некоторые из наблюдателей начали жаловаться на… сон во время бодрствования и частые головокружения, на снижение общего тонуса организма и на ослабление памяти. Специалисты этого профиля из кораблей не выходили, как и многие из обслуживающего персонала баз, но случаи странного заболевания происходили именно с ними. Служба здоровья провела полное медицинское обследование всего личного состава баз и не нашла значительных отклонений от нормы ни у кого из обследуемых, кроме наблюдателей. Кто-то из ученых обратил внимание на то, что над выносными наблюдательными пунктами активность паутин максимальна по сравнению с тем, как они ведут себя над остальными группами построек баз, и тут выяснился печальный факт: несмотря на то что люди располагали Т-полями и мощной силовой защитой, паутины все же каким-то образом продолжали воздействовать на организм человека, вызывая в нем качественные изменения, с которыми медицина не была подготовлена вести борьбу.
После двух суток заседаний научный совет Станций принял решение постепенно свертывать исследования Тартара и к концу года, до которого осталось два месяца, полностью очистить планету от присутствия на ней человека.
Впервые в истории неразобщенной земной цивилизации человечество в лице исследовательского отряда получило довольно неприятную моральную травму, споткнувшись о порог научной тайны. Очень возможно, что жизнь Тартара, физические ее основы даже для исполина, каковым считался человек, вышедший на просторы Галактики, непонятны принципиально; что всех знаний, накопленных за многовековую историю, оказалось недостаточно, чтобы найти эквивалент жизни Тартара с известным человеку понятием; что, может быть, для решения этой проблемы земной цивилизации предстоит пройти еще немалый путь, осмыслить сотни иных, отличных от земных, жизней и только тогда вернуться к исходному — к Тартару, но, может, тогда уже этот возврат к Великой Тайне и не окажется нужным, и какой-то мальчишка, играя, вскроет планету одним пальчиком…
Такие не слишком стройные и серьезные мысли бродили в голове Молчанова после разговора с Банглиным. Тот с явным облегчением говорил о возвращении кораблей с планеты к поясу Станций. Однако и он вынужден был признать, что, образно выражаясь, человек прищемил пальцы дверью тайны, оказавшись не homo sapiens galaktos — человеком разумным, галактическим, а homo vulgaris — человеком обыкновенным, не доросшим еще до больших открытий, знаний, озарений — как хотите, так и называйте. Все это было, конечно, не смертельно, и каждый воспринимал происходящее по-своему, не стоило волноваться за все человечество сразу. Так сказал Банглин, и, когда Молчанов остался перед пустым виомом, ломая голову над причиной непонятного возбуждения председателя Комиссии по контактам, он вдруг понял, что не «мыслью единой жив человек», что он еще имеет право на кое-какие эмоции, на внимание со стороны друзей, на теплоту во взглядах, на дружеское слово и на многое другое, о чем он обычно не задумывается, но коль уж нет этого — жизнь оказывается неполной, неудавшейся, незначимой… Так подумав, Молчанов увидел себя как бы со стороны, седого, холодного, отчужденного и одинокого… Впрочем, одинокого ли? Нет, так сказать он был не вправе, но и веселого было мало. Дожил до седин, а друзей не нажил… Были друзья, но так давно, что и не вспомнишь. А, ладно… зачем лгать самому себе, все-то он помнит отлично, вот только мысли эти все чаще возвращаются, и нет тепла от них, и нет спокойствия. Устал? Или планета эта странная наводит «флюиды»?..
Молчанов прошелся по отсекам базы, с виду спокойный и собранный, как всегда. Поговорил с учеными, о чем — не помнил, и вернулся в центр управления, где здоровенный Мишин, командир десантолета, кого-то разносил могучим голосом, не жалея голосовых связок. Ему-то не надо было казаться хладнокровным более, чем он был на самом деле.
С утра все валилось из рук Габриэля, все приелось ему: однообразные виды местности, одинаковые дни, походы на танке к Городу, похожие друг на друга, как две молекулы одного вещества, ровное настроение товарищей, державшееся где-то между категориями «плохо» и «очень плохо». Может быть, виной этому было то обстоятельство, что Полина ушла на корабле космологов к Тине, светилу Тартара, и поговорить с ней не удавалось третьи сутки подряд.
В этот раз с ними пошли еще четверо волновиков, торопившихся провести нужные исследования, — базу скоро собирались сворачивать. У Города произошла заминка, потому что Тенишев хотел остановиться, а волновикам непременно надо было войти в Город. После пятиминутных дебатов Тенишев сдался, и Габриэль, помедлив ровно столько, сколько требовалось, чтобы взвесить все «за» и «против» (из соображений безопасности право решающего голоса принадлежало ему), повел «Мастифф» к черному массиву, почти скрытому под массой шевелящихся паутин.
У выхода из неглубокой лощины, выводящей к Городу, танк, миновав шишковатые кристаллические образования, повстречался с группой серых призраков, наиболее загадочных и редких существ Тартара. И люди познакомились с новым поразительным явлением: призраки, напоминающие исполинских медуз, летели на высоте метров полутораста над почвой, а за ними, точно в кильватере их следования, в каменном склоне оставались глубокие дымящиеся борозды, словно невидимые плуги с треском вспарывали слой камня. Габриэль ощутил на себе странный давящий взгляд, с легкостью проникающий в мозг, в душу, в тело. Призраки, не останавливаясь, перевалили через гребень лощины и скрылись, только треск был слышен да легкое содрогание почвы, говорящее о массе «плугов». Вслед за ними, стелясь над каменным крошевом, проплыло несколько паутин.
