— Всё, закрываем обсуждение твоих глупостей. Ещё что-нибудь хочешь знать?
— Вообще-то, я хочу знать всё... Ну, хотя бы, имя и послужной список.
Ра-Кен чуть сдвинул брови, как поступал всякий раз, погружаясь в кладовую своей памяти, и после паузы, достаточной, чтобы показаться ощутимой, но слишком короткой, чтобы вызывать раздражение, нудным голосом начал зачитывать выдержку из досье:
— Дагерт Иллис, двадцать шесть лет, проходил обучение в...
— Постой, постой! Как это, «Иллис»? Почему не «Ра-Кими»?
— Потому, — недовольно буркнул Виг. — Я же сказал: он из тех родственников, которых...
— Не пускают на порог, слышал. Но в чём причина? Кажется, в семье драчливого старика не так уж много молодой поросли, чтобы не наделять её родовым именем.
— Много или мало, не нам судить, Рэй. Не хочу вдаваться в детали, но всё это не просто так. Незаконное рождение, покрытое тайной — хорошо ещё, что старик согласился дать парню «младшее» имя, иначе тот совсем бы захирел в каких-нибудь служках, а жаль: Даг не обделён талантами.
— Особенно в части смущения покоя чужих жён... — пробормотал я, возвращаясь к осмотру вооружённый новой точкой зрения.
Двадцать шесть лет, говорите? Похоже на то, если принять в расчёт фигуру: совсем молодому мужчине свойственна худоба тела, отчаянно набирающегося сил, а не сухость избавления от ненужных бугров мышц.
А лицо кажется юным, и догадываюсь, почему: из-за гладко выбритой кожи. Правда, лёгкая синева всё же заметна глазу, значит, парень не пользуется магическими притираниями, а предпочитает каждое утро собственноручно скоблить подбородок и прочие части лица, так и норовящие зарасти жёсткой щетиной. Бедняга... Мне проще: волосы если и начинают пробиваться, то издалека не видны, а с такой роскошной чёрной гривой лишь одно спасение — в регулярном бритье. Любопытно, сколько масел он угрохал на то, чтобы заставить причёску присмиреть? Отрастил бы локоны подлиннее, и все дела. Впрочем... Возможно, открытое выступление против придворных правил имеет серьёзную причину. Раз уж королева сочла возможным пригласить его на Малый приём, у парня есть все шансы когда-нибудь удостоиться и приёма Большого. Хотя счастья стоять стоймя на протяжении нескольких часов и улыбаться до тех пор, пока губы становятся неспособными переместиться в другое положение, никому не пожелаю.
Талантливый, значит? В каких же искусствах? Двигается плавно и вполне бережливо, из чего можно заключить: воинские дисциплины не прошли мимо него. Да, наверное, занимает какой-то из нижних чинов в королевской гвардии, потому что, служи он в Городской страже или в Береговой, я бы с ним сталкивался. Ну почему Руале не обязать всех приходить на Малые приёмы если не в мундирах, то хотя бы со знаками различия? А так приходиться гадать: кто, откуда, зачем, почему... Не люблю. Хотя подобное требование вызвало бы трудности в первую очередь для меня: если представить, сколько знаков придётся таскать самому, делается прямо-таки дурно. Единственная радость, что из-за них не будет виден цвет камзола, а значит, не нужно думать, насколько он подходит к прочим деталям внешнего облика.
Не знаю, какие мысли витали в голове у Калласа, когда он снабжал меня новой одеждой, но очередная чернота с ног до головы, разбавленная бледностью лица и светло-русой косой, затянутой не слабее корсета (убью Олдена, как только разберусь с более насущными делами!), не придавала мне ни изящества, ни очарования, создавая впечатление мрачного и больного типа. Впрочем, примерно таковым я себя и ощущал. Сейчас. Зато выделялся из толпы придворных, одетых в тона Кораллового зала. Но выделялся не один, о чём, признаться, несколько жалел.
Вигер щеголял костюмом цвета тёмной лазури, напоминающем о форменном мундире — видимо, во избежание ненужных встреч и разговоров: мол, господа и дамы, я хоть и на службе, но всегда готов её нести. Наис — в угрожающе-алом платье с чёрной кружевной отделкой — смотрелась одновременно вызывающе и неприступно, но именно так она выглядела в моём присутствии в любой из дней и в любом настроении. Третьим пятном, выбивающимся из общей палитры, был как раз неизвестный пока мне лично наглец: уж не знаю, подгадывал он нарочно или даже в мыслях не держал, но камзол цвета засохшей голубиной крови неприятно резал глаз, крича о серьёзных намерениях молодого человека. В каких бы то ни было сферах.
Личико смазливое, ничего не скажешь, но израстающееся, а не застывшее в кукольности. Не пройдёт и пары лет, как этот мужчина заматереет окончательно и станет грозой придворных дам, коих будет повергать в трепет своим прямым профилем и пронзительным взглядом карих глаз-угольков. Что ж, пусть повергает. Но мою жену ему придётся оставить в покое, или...
Похоже мы с ней так и не посмотрим сегодня друг другу в глаза. Жаль, но она сама того пожелала, запрещая искать встреч. Я и не искал — просто не было времени, и присутствие на приёме, надеюсь, не будет поставлено мне в вину: не сам же пришёл, а по приглашению (читай — приказу).
Сидит, неприступно выпрямив спину и старательно выбирая для взгляда все пяди зала кроме той, на которой находится её страдающий муж. Ну да, именно страдающий! Пусть в данный момент не от женской холодности, а совсем по другим причинам, но почему бы мне не могло причитаться мимолётного интереса? Ничего уже не прошу: ни понимания, ни прощения, ни прочих прелестей супружеских отношений, но хотя бы взглянуть и удостовериться, что я ещё дышу... Видимо, не достоин. Ну и ладно. Зато смотреть на жену мне никто не запрещал. А что не запрещено, то разрешено — такой девиз входит в кровь каждого жителя Антреи с момент рождения.
Всё-таки, она красивая. Когда не сердится, когда суровая маска пропадает с бледного лица, черты смягчаются, а в светлых глаза появляется мечтательная нежность. Впрочем, Наис, ещё будучи Ра-Элл, а не Ра-Гро, очень редко позволяла себе такое расслабление, потому что оно возможно только вкупе с безграничным доверием, а чего-чего, но этого чувства ей не позволяли испытывать почти никогда...
...В день моего шестнадцатилетия отец привёз меня в поместье Ра-Элл, как я потом уже догадался, «на смотрины», но тогда меня переполняли гордость и радость, не оставлявшие места для сторонних и вдумчивых размышлений. Гордость потому, что не было в Антрее человека, уважаемее того, кто меня сопровождал. А радость... Мы слишком редко виделись: время отца отнимала служба, моё время — обучение. Не то чтобы было так уж тяжко каждый день изучать что-то новое, и всё же, зная, как мало совместно проведённых дней нам отписано, было горько тратить их на занятия полезные, но в пору юности кажущиеся лишними и никчёмными.
Первый раз я удивился, когда отец повёл меня по тропинке вглубь парка, а не по главной аллее — к парадному крыльцу. Второй раз, когда увидел за плотным ажуром кустов, у которых мы остановились, лужайку, а посреди неё фонтан и пятерых девочек, одетых в платья одинакового покроя. Пожалуй, именно эта одинаковость и вызвала основное недоумение: уж на что моя мать не придавала большого значения неповторимости своего наряда, но и она, заметив у кого-то хоть одну похожую линию кроя, сердито фыркала, поминая портного недобрым словом. А тут, надо же... Да и платья не слишком подходящие: белое полотно без блеска, высокий лиф, заканчивающийся прямо под грудью. Э... Под тем местом, где грудь вырастет позже: все девчонки были не старше четырнадцати лет и не успели ещё обзавестись пышными формами.
