– Кадар, вы хорошо знали… первую жену вашего брата?
– Почему вы спрашиваете?
Констанс вздрогнула, потому что его слова прозвучали резко, как удар хлыста.
– Вы сказали, что уехали семь лет назад, а ваш брат женился в день своей коронации семь лет назад, так что вы, должно быть, были с ней знакомы. Мне просто интересно, какой она была.
– Да, я знал ее. – Кадар взял сапоги и начал обуваться. – Если мы скоро не уедем отсюда, нас отрежет приливом.
Их утренняя прогулка затянулась. На обратном пути Кадару пришлось подавлять желание отпустить поводья, полететь по пескам диким галопом, на который уйдут все его силы. Галоп не даст ему думать. Но Констанс устала, поэтому он пустил коня рысцой. Она сидела в седле прямо, однако он видел, что поездка дается ей с трудом. Пришлось напомнить себе, что она еще не до конца оправилась после выпавшего на ее долю испытания, хотя и казалась энергичной.
Он слишком много говорил. Он рассказывал ей то, чего не говорил никому и никогда. В голове теснились воспоминания. Если он не проявит осторожности, потом будет страдать. Он не должен этого допускать. Больше никогда он не станет заложником своих чувств. Больше никогда не испытает такой душевной боли. Прошло семь лет с тех пор, как это случилось. Ни разу за семь лет он никого не пускал за линию своей обороны.
До сегодняшнего дня. Чем Констанс так отличается от других? Дело не в его желании. Он доверился ей не в виде прелюдии к любовной игре, потому что такое попросту невозможно. Тогда в чем дело? Она умеет читать его мысли, скрытые за тщательно подобранными словами, осторожно составленными фразами, видит чувства, которые он таит. Она видит даже то, о чем не подозревал он сам.
Да, в этом дело, но не только. Дело в ней самой, в Констанс. Кадар обернулся через плечо и не мог не улыбнуться. Ее волосы превратились в целую гриву кудряшек; ее лицо и руки солнце окрашивало в приятный золотистый цвет. И костюм очень ей шел – свободный, струящийся, подчеркивавший все изгибы ее пышной фигуры. Как она ему нравилась! Констанс была такой романтичной, когда говорила о своих драгоценных звездах, и вместе с тем такой прозаичной, когда переходила к своему браку.
Совсем как он.
Он не всегда был таким. Было время, когда его страсть была вполне земной, житейской. Все сжалось у него внутри. Есть кое-что, о чем не узнает даже Констанс.
Глава 5
К досаде Кадара, у конюшни их уже ждал главный визирь. Из-за него испуганные конюхи и их подручные не могли выполнять свои обязанности, потому что Абдул-Меджид был ярым сторонником традиций. Он считал, что подчиненные в его присутствии должны низко кланяться и стоять в почтительных позах, ожидая возможных приказаний. Несмотря на бесспорную преданность главного визиря и его многолетнюю усердную службу на благо Маримона, всякий раз, когда Кадар смотрел на него, волосы у него на затылке вставали дыбом. Семь лет назад Абдул-Меджид не скрывал радости, когда Кадар объявил о своем намерении покинуть Маримон. Главный визирь, бесспорно, понимал, почему Кадар вынужден был уехать. И испытал огромное облегчение, когда принц так и поступил.
– Доброе утро, главный визирь. Вижу, вам не терпится поскорее приступить к делам. Ваше рвение делает вам честь. – Кадар поморщился, спешиваясь: ему не удалось скрыть враждебности.
Если Абдул-Меджид что-то и заметил, то не подал виду.
– Ваше высочество, я подумал, что вы, возможно, забыли о нашей встрече, – ответил он, низко кланяясь. Сколько бы Кадар ни просил главного визиря воздержаться от формальностей, старик не сдавался.
– С леди Констанс вы уже знакомы, – продолжал Кадар по-английски, – но не думаю, что вы знакомы с недавно назначенным придворным астрономом.
Абдул-Меджид с озадаченным видом огляделся по сторонам.
– Леди Констанс и есть придворный астроном, – пояснил Кадар.
– Вы эмир и имеете право выражаться, как вам угодно, государь. – Еще один низкий поклон. – Рад приветствовать нашего нового придворного астронома. – Абдул-Меджид принужденно улыбнулся.
Констанс вежливо присела и поспешила к себе.
– Жаль, что нельзя найти корабль, чтобы побыстрее удалить англичанку из нашей страны, – заметил Абдул-Меджид, пряча руки в широких рукавах халата. – Ваша невеста должна быть главной женщиной во дворце. Ей не понравится, что ее опередила чужестранка, которая составляет гороскопы.
– Леди Констанс нарисует нам очень подробные и точные карты звездного неба. Кроме того, она уедет задолго до моей свадьбы.
– Как так, ведь корабль, который отправляется в Индию, не зайдет в наш порт еще два месяца?
– Абдул-Меджид, сначала мне предстоит официально короноваться. Давайте подождем, пока не пройдет церемония, а затем займемся подготовкой свадьбы.
– Именно это я и собираюсь с вами обсудить, государь.
– Мы поговорим наедине, – отрезал Кадар. Он повел главного визиря в свою личную столовую.
В этой комнате многие правители Маримона любили проводить конфиденциальные встречи, так как в ней не было окон – свет попадал внутрь через застекленный купол. Стены, покрытые изразцами, были настолько толстыми, что из соседних помещений невозможно было подслушать, о чем здесь говорят.
На длинном мраморном столе их уже ждал обильный завтрак; в середине высилась целая гора нарезанных фруктов, которую окружали разнообразные сладкие и соленые пирожки, три вида шербета, горка свежеиспеченных лепешек, сыры, мед, оливки и большое блюдо помидоров, украшенных листиками мяты. Стол ломился от яств – еды хватило бы не на двух, а на двадцать мужчин, но предшественники Кадара требовали изобилия во всем, и обычай, видимо, въелся в плоть и кровь обитателей дворца. Единственное, что не давало Кадару положить конец такому расточительству, – сознание того, что кухонные прислужники уносили обильные остатки домой и кормили своих близких.
Трапеза началась. Кадар съел кусочек куропатки, маринованной в гранатовом соке и зажаренной на открытом огне. Мясо было вкусным; он проголодался после утренней верховой прогулки и ел с аппетитом. Он вполуха слушал, как визирь перечислял бесчисленные ритуалы и формальности, которые предстоит соблюсти на церемонии.
– Должен добавить, государь, – продолжал визирь, – что эта женщина – ваш новый придворный астроном… ее присутствие во дворце сейчас крайне некстати. Как бы не задеть чувства сторонников придворных традиций…
Имел ли он в виду всех придворных или на самом деле ссылался на собственный, въевшийся ему в плоть и кровь, консерватизм? А может, он намекал на прошлые события? Или воспоминания, которые невольно всколыхнула Констанс, способны повлиять на будущее самого Кадара? Он вернулся к теме беседы.
– К нашему придворному астроному надлежит относиться с такой же почтительностью и уважением, как если бы она была мужчиной. Я требую, чтобы вы подали пример другим советникам, придворным и народу. Я ясно выразился?
