– Что? Знаете, где она?
– Знаю. Аннушке вот не решилась сказать. Она и без того не жилец. Дохтур, что резал ее, удалять ничего не стал. «Поздно, – сказал он Аристарху Матвеевичу, – опухоль ужо в легких». Велел лекарство пить, чтоб болей не чувствовала.
– И все же где Капа?
– В хор она поступила. Уж как рыдала, когда Говориловна ее уговаривала. У меня сердце кровью обливалось.
– В какой хор?
– Про то Говориловну спросите.
– Кто такая?
– Сваха местная, в Соляном переулке живет. Только не вздумайте ее Говориловной назвать, еще обидится. Пелагея Гавриловна она.
– Садись, касатик, – Говориловна с ходу пригласила за стол, заставленный пирожными и вазочками с вареньем. – Чай али кофий?
Арсений Иванович попытался представиться:
– Яблочков…
– И яблочков подадут, коль желаешь.
– Я по делу…
– Знаю, касатик… Невесту ты ищешь. Блондинку, брунетку, рыжую?
– Эту, – сыщик сунул фотопортрет Гневышевой.
– Белены, что ль, объелся? Она ж «голая»
[24]. Ни в столе краюшки, ни в мошне полушки, одна копейка и та ребром. Давай лучше вдовушку за тебя посватаем. Век будешь благодарен: одна рука у ней в меду, другая в сахаре…
– В другой раз.
– Думаешь, ждать тебя, голодранца, будет? Таких касатиков, что сельдей в бочке.
– Я тебе не касатик. Сыскная полиция, чиновник для поручений Яблочков, – наконец сумел представиться Арсений Иванович. – Где находится Капа Гневышева?
Говориловна пожала плечами:
– На Моховой, дом Зубовой, вход со двора, аккурат под крышей…
– Где проживает, без тебя знаю. Только нет ее там, сбежала.
– Врешь! – очень искренне удивилась сваха.
– Не забыла, с кем говоришь?
– Прости, касатик, вырвалось. Удивлена потому что. Девка-то она красивая, в содержанки определить раз плюнуть. Но артачилась, нос воротила, мечтала замуж по любви. А я ей: «Глупенькая! Чтоб по любви, нужны деньжата. Шитьем-то их не заработаешь. А вот пением запросто». Слышал бы ты, как она поет, касатик, голосок – прямо ангельский. Но не уговорила. Сбежала, говоришь?
Яблочков встал.
– А про вдовушку подумай. Денег у ней столько, за всю жизнь не сосчитаешь.
Догнала его во дворе:
– Знаю, где Капа…
– Где?
– Поклянись, что Ирму проклятущую прижмешь, заставишь заплатить.
– Кто такая?
– Хозяйка русского хора в «Крестовском саду». Столкнулись мы с ней в прошлую пятницу на Литейном. Я обрадовалась, потому что двадцать рублей мне должна. Прачку ей осенью пристроила, Фенькой звать. На рожу, правда, не вышла, вся рябая, но поет звонко. Восемьдесят рублей Ирма отдала сразу. А двадцать поприжала. Вдруг Фенька не потянет? Но та поет и поет. Ну так вот, столкнулись мы, стала я с Ирмы деньги требовать. А та в ответ на жизнь давай жалиться. Мол, доходов нет, потому что певички ейные примелькались. Нет ли новинок на примете? Иначе, де, долг не отдать. И я, дура безголовая, про Капу и открылась. И что дворяночка, и что «кровь с молочком», и что на воскресную службу ходят исключительно ее послушать. Ирма аж вцепилась в меня – «вези немедленно». А я, что поделать, руками развела, мол, «не созрела» девка, не дошла до того отчаяния, чтоб в хористки… Зря я про церковь сболтнула. Видать, Ирма сама в воскресенье туда сходила и за моей спиной с Капой сговорилась. Сэкономить вздумала, дрянь такая. Я бы за Капу три «катеньки»
[25] с нее содрала.
На пристани у Летнего сада Яблочков сел на пароходик, который за двугривенный отвез его на Среднюю Невку к «Русскому трактиру». Вход туда стоил тридцать копеек, которых Арсению Ивановичу было жаль, и вместо оплаты сыщик предъявил на входе удостоверение. Однако ожидаемого впечатления оно не произвело:
– У нас и приставы платят, и даже полицмейстер, – сообщил презрительно швейцар.
– А я не развлекаться, урок
[26] исполняю. Некую Ирму велено опросить. Знаешь такую?
– Ирину Макаровну, хозяйку русского хора?
Яблочков кивнул.
– Они-с так рано не приходят. Ближе к полуночи приходьте.
– А где эта Ирма живет?
Швейцар заколебался:
– Точно из сыскной?
– Ты что, читать не умеешь?
– Нет, – признался тот. – Нам без надобности. Ирина Макаровна вместе с хором на Опекунской
[27]проживают. Тут недалече, за рощей.
Звуки рояля и женское пение слышны были с улицы. Чтобы не мешать репетиции, Яблочков стучаться не стал, вошел в дом без спроса, гадая по дороге, Капа-то поет или нет? Дойдя до общей залы, аккуратно заглянул – одетые в сарафаны певички стояли кружком у рояля, внимая солистке:
Я все еще его, безумная, люблю!
При имени его душа моя трепещет;
Тоска по-прежнему сжимает грудь мою,
И взор горячею слезой невольно блещет:
Я все еще его люблю.
[28] Арсений Иванович внимательно рассмотрел девиц. Увы, Капы среди них не оказалось. Хотел было удалиться, но его вдруг заметили:
– Что вам угодно? – завизжала дама лет сорока, единственная, кто не в сарафане, – на ней был розовый со складками капот.
Пение прервалось, дюжина пар глаз уставилась на Яблочкова.
– Простите, не хотел мешать… Сыскная полиция, – достал удостоверение Арсений Иванович. – Ирина Макаровна?
– А в чем дело? – дама в капоте подошла к сыщику.
– Позволите на пару слов?
– Подайте шубу, на улице холодно.
Они вышли в сад и уселись на скамейку под вишней.
– Признаюсь, Говориловна меня заинтриговала, – ответила Ирма на вопрос про Капу Гневышеву. – Потому встала в воскресенье пораньше и поехала в Пантелеймоновскую церковь
[29]. Сваха не обманула, голос девушки действительно был божественен. Внешность – тоже. И я решила уговорить ее сама. Соврала, что была знакома с ее покойным отцом, выразила соболезнование, предложила помощь. Она слушала благосклонно. И если бы не ее брат… Он обругал меня бранными словами. Очень невоспитанный юноша.
