– А ты-то где видала? Неужто в тятр ходила?
– Ой, смешной. Да хто туды меня пустит? Дома каждый день смотрю, когда Лепольдыч лепетилует. Ой! Што? Неужто горит? – Алена показала пальцем на дачу, в которую десять минут назад вошел Яблочков. – Люди добрые! Пожар! Пожар!
Из домика повалил дым, а сквозь окна замелькали всполохи. Григорий перекрестился и прошептал молитву:
– Спаси, сохрани, не погуби душу человеческую в огне…
– Там шо, хто внутри? – схватилась за голову Алена.
– Барин. Привез с вокзала.
– Так чаво стоишь? Заливать надо.
И Гришка, схватив у Алены ведра, побежал к дому. Через пять минут ему на помощь прибыла пожарная команда – возгорание быстро заметили с каланчи. Под руководством усатого брандмейстера огонь через полчаса потушили, но вот дом отстоять не удалось – дощатые стены, быстро сгорев, обрушили крышу вниз.
– Барина надо искать, – подошла к брандмейстеру Алена. – В дом перед самым пожаром зашел. Вдруг живой?
Пожарные начали осторожно осматривать пепелище.
– Керосином воняет, – потянул носом один из них. Второй, поддев ногой какой-то металлический предмет, наклонился, чтобы его рассмотреть:
– Резервуар от лампы. Кто-то вылил из него керосин, а потом поджег.
– Ясно кто. Тот самый барин, которого Гришка привез, – понял брандмейстер. – Больше некому.
– А как он из дома выбрался? – спросил у него подчиненный. – Гришка сказал, никто из двери не выходил.
– Через черный ход.
Пожарные покинули периметр дома и углубились в палисадник. Через пару шагов между кустами черной смородины увидели лежавшего без сознания неизвестного им мужчину. Перевернув его на спину, обнаружили на его лбу огромный синяк.
– Поджег, побежал, оступился, упал, стукнулся и потерял сознание, – предположил брандмейстер. – Не все коту масленица! Пятый дом за два года сгорел. И чую, все они – его работа! Ну, голубчик, ты попался!
А Алена с Гришей стояли у пролетки, обнявшись:
– Родненький, – шептала девушка, – как же я забоялась. Вдруг бы стена на тебя рухнула?
Гришка был счастлив. И его кобыла тоже – на радостях он угостил ее хлебом с солью.
– Очнулся, – радостно произнес становой пристав Аким Минаевич Косолапенков, как только Яблочков разлепил глаза. – Теперь ты у меня попляшешь! За все ответишь! Засажу по самую макушку.
– Где я? – прошептал Арсений Иванович.
Голова его была переполнена болью, во рту бушевала пустыня Сахара, а нос был забит запахом гари.
– В аду, голубчик. Не ты ли Агафоновых в прошлом году сжег? Ты! Конечно, ты. По глазам наглым вижу. Долго я тебя ловил…
– Позвольте представиться, чиновник петербургской…
– Ага, чиновник. А я тогда митрополит Коломенский.
– У меня в кармане удостоверение. Сам бы достал, да руки закованы.
– Ничего у тебя в карманах не лежало, один носовой платок, да и тот грязный, – Косолапенков указал на стол, на котором валялась найденная Яблочковым улика.
– А револьвер мой где?
– Так ты с револьвером? Стало быть, дома поджигаешь не из-за геростратова помешательства, а за идею? Поляк? Народник?
– Говорю же, чиновник для поручений сыскной полиции. Дайте-ка воды.
– Пока в поджогах не сознаешься, не получишь.
– Который сейчас час?
– Куда-то торопишься? На встречу с сообщниками? Фамилии, адреса! Говори, живо!
– Крутилин Иван Дмитриевич, Большая Морская, дом двадцать.
– Записал. Кто еще?
Яблочков схватился за голову – неужели становой пристав не знает главного петербургского сыщика?
– Вызывайте следователя, – сказал Арсений Иванович, понадеявшись, что тот окажется умней и образованней. Но зря…
– Имя, фамилия, сословие, вероисповедание, – спросил следователь, неприязненно оглядев Арсения Ивановича.
– Чиновник для поручений Петербургской сыскной полиции Яблочков. В доме на улице Дернова я искал пропавшую девушку. Но на меня там напали.
– Не смей врать, – стукнул следователь кулаком по столу. – Ты пойман на месте преступления.
– Я не поджигатель. Прошу, дайте депешу в сыскную.
– Раз правду говорить не желаешь, ухожу, – следователь поднялся со стула. – Воду ему не давайте, Аким Минаевич. И тогда поутру он нам заместо соловья споет.
Яблочков подумал, что без воды он до утра вряд ли доживет.
– Стойте, ваша взяла.
– Так бы сразу, – довольно пробормотал в усы следователь. – Ну-с…
Сжалился над сыщиком лишь местный доктор – его вызвал городовой, когда поздно вечером у Арсения Ивановича началась рвота.
– Сотрясение мозга, – поставил эскулап диагноз. – Вследствие удара по голове тяжелым тупым предметом.
– Вы сие следователю сообщите, – попросил Яблочков.
– Бесполезно. Его дом рядом с Агафоновыми. Страху он натерпелся, сатисфакции жаждет.
– Тогда дайте телеграмму в сыскную, умоляю. Я не поджигатель, я – сыщик.
2 июня 1871 года, среда
Яблочкова едва не отправили в съезжий дом – Крутилин прибыл в участок, когда чиновника как раз сажали в карету для перевозки заключенных.
– Отставить! – скомандовал Крутилин. – Снять кандалы.
– Еще чего, – ухмыльнулся Аким Минаевич.
– Я – Крутилин…
– Тогда подымай руки вверх, – пристав вытащил саблю. – Поджигатель назвал тебя сообщником.
Начальник сыскной вытащил удостоверение:
– Читать умеешь? Я – начальник петербургской сыскной, а это мой подчиненный, – указал он на Яблочкова. – По моему приказу он расследовал дело, о котором пишут газеты, – Крутилин вытащил из сюртука так разозливший его номер «Ведомостей» и сунул приставу. – Убит гимназист Гневышев, его сестра исчезла, их мать покончила с собой. Государю уже доложено, – приврал он для убедительности.
– Государю? – опешил Косолапенков.
– Доложить обстановку способен? – спросил Крутилин у Яблочкова.
– Постараюсь. Я выяснил, что Константин Гневышев позавчера приезжал в Лигово. Извозчик Григорий Бондаренко сообщил, что юноша спрашивал у него про дачу Юрлова на улице Дернова. Я отправился в этот дом, в котором обнаружил окровавленный платок с инициалами «КГ». Платок у пристава.
– Капитолина Гневышева! – воскликнул Крутилин.
Яблочков пожал плечами:
– У Костика те же инициалы. Потом поднялся на мезонин. Там меня стукнули по голове. Доктор говорит: сотрясение.
