Крутилина по три раза на дню вызывали к обер-полицмейстеру, откуда он возвращался красный как рак и злой как черт. Он честно пытался себя сдерживать, но то и дело срывался на крик:
– Сутки нам дали! Сутки! Если Рыкачева не найдем, сыскное закроют, – заявил он после очередного визита к Треплову.
– К вам пришли, – Яблочков указал на высокого здоровенного парня, наотрез отказавшегося говорить с кем-либо, кроме Ивана Дмитриевича.
– Не сейчас, – буркнул Крутилин, – завтра.
Зайдя в кабинет, достал заветный штоф, налил от души, крякнул и выпил. Потом достал из верхнего ящика некролог, прочел, прослезился. В дверь постучали:
– Ну что еще? – крикнул Иван Дмитриевич.
Яблочков входить побоялся, лишь высунул голову из-за двери:
– Бугай, что вас дожидается, говорит, что по крайне важному делу.
– Хорошо, пусть заходит.
Парень в глубь кабинета не пошел, встал у двери, сняв шапку.
– Иннокентий Семеныч просили заехать. Но не домой. Трактир «У дедушки» на Большом проспекте знаете?
– Как не знать, – сказал Крутилин, вспоминая, кто такой Иннокентий Семенович и где этого парня он недавно видел.
Так Кешка Очкарик! А это его охранник! Неужели Рыкачев обратился к нему за паспортом? Перекрестившись на образа, Крутилин помчался на Петербургскую сторону.
Трактиры всегда имели две половины – в чистой отдыхали приказчики, конторские, студенты, мелкие чиновники, в грязной – извозчики, грузчики, крючники и прочий рабочий люд. Но кроме половин имелись еще и кабинеты, в них кутили самые зажиточные посетители трактиров – купцы и криминалисты. Но если купцы попадали вовнутрь с парадного входа, то блатные им пользовались редко, предпочитая двери невоскресные, для постороннего взгляда неприметные, чаще всего с трактиром никак не связанные – из дровяного сарая или соседнего флигеля. Именно к такому входу и подвел Крутилина охранник Очкарика, постучал условным стуком и, когда дверь, натужно скрипя, отворилась, произнес:
– Милости прошу.
Пробираться в трактир пришлось через низкий подвал, стены которого были покрыты плесенью, причудливыми узорами мелькавшей в пламени огарка, которым освещал проход половой. Поднявшись по узкой винтовой лестнице, Крутилин внезапно оказался в широком коридоре, одна из множества дверей сразу же распахнулась:
– Прошу-с! – поклонился розовощекий половой.
Стол был накрыт скромно.
– Как поживаете, Иван Дмитриевич? – спросил для порядка Кешка.
– Ну, если газеты читаешь, сам знаешь, – сказал Крутилин, усаживаясь.
– Потому и пригласил.
– Рыкачев к тебе приходил?
– Ну, Рыкачев или нет, не знаю. Не представился. Но парик на фраере был накладной, усы и борода фальшивые.
– Во что был одет?
– По-крестьянски: армяк, рубаха, пояс, шапка.
– Рост, возраст?
– Двадцать, очень высокий. Запросил я с него двести рублей. Торговаться не стал, заплатил сразу.
– Когда придет за документом?
– Я велел послезавтра.
– Черт! Да меня к тому времени с должности турнут.
– На изготовление заграничного паспорта нужно время. Это тебе не бумажка из волостного правления. Рыкачев ваш – не дурак, это понимает.
– Можешь с паспортом не мучиться. Как придет, сразу и задержим!
– Ну уж нет, Иван Дмитриевич. Кто ко мне с заказом пойдет, если прознают, что я клиентов сыскной полиции выдаю? Я и так сомнениями мучился, но совесть пересилила. Это ведь надо? Изнасиловал и убил девчонку, потом убил ее брата. Не человек, сущий изверг! Как земля его носит?
– Так и убил бы на месте!
– А вдруг не он? Я хитрей поступил, человека за ним отправил.
– И? – Крутилин аж привстал.
– Потерял он его на Сытном рынке. Сам знаешь, народу там – тьма. Юркнул куда-то и все.
– Так ведь и мы можем упустить… Придется вязать у тебя.
– Нет, Иван Дмитриевич.
Кешка встал:
– Считайте, разговора не было.
– Да кто узнает?
– В тюрьме Рыкачева непременно спросят, как именно задержали и где. Так что один у тебя вариант, начальник: спрятаться у меня и его пристрелить. Ты ведь его лично знаешь? Потом по-тихому вывезем тело куда-нибудь подальше… На Ждановку или вообще на Васильевский… Там ты его и обнаружишь. Согласен?
– Ты прав, Очкарик, прав. Нет другого варианта, нет! Клянусь, я его застрелю.
Подчиненные знали Ивана Дмитриевича хорошо, поэтому разительную перемену заметили, как только тот вернулся в сыскное. Крутилин теперь был весел, шутил, а если и кричал, то без злобы.
– К вам княгиня Тарусова! – сообщил зашедший к нему в кабинет Яблочков.
Нарочно доложил сам, вдруг сияющий как самовар начальник что-то расскажет с глазу на глаз? Ведь явно не с пустыми руками вернулся. Интересно, что это был за верзила, которого Крутилин сперва наотрез отказывался принимать, а потом вдруг, бросив все дела, умчался с ним, не сообщив куда?
– Проси, проси, – бросил Крутилин, накладывая карандашом очередную резолюцию.
Яблочков открыл дверь:
– Княгиня, вас ждут!
Александра Ильинична резво вошла и с ходу заявила:
– Знаю, где скрывается Рыкачев!
Иван Дмитриевич тут же отбросил карандаш и уставился на Тарусову:
– Где? – прохрипел он.
Предстоящее убийство Злодея его не радовало. Чертовски опасно, ведь Обожженыш вооружен. А вдобавок хитер. Как ловко он обвел кронштадтскую полицию! Конечно, у Кешки во дворе охрана, она не даст Федьке уйти. Да что толку, если Крутилин будет лежать с дыркой в башке?
– Вот! Он дал вчера телеграмму!
– Кому? – привстал Крутилин. Что еще за новый поворот в этом пакостном деле?
Яблочков, на которого никто не обращал внимания, завороженно стоял, даже дверь не прикрыл.
– Читайте! – Тарусова протянула депешу, для получения которой пришлось купить у алчного садовника еще и драцену.
– Станция Голицыно Московско-Брестской дороги… Нет, не может быть. Рыкачев в Петербурге. Его сегодня здесь видели…
– Где? – хором спросили Яблочков и Сашенька.
– Закрой дверь, – велел помощнику Крутилин. – Рыкачев, как раненый зверь – желает вырваться. Но мы ему не позволим. Возьмем со дня на день. – Иван Дмитриевич помолчал, а потом весомо добавил: – Живым или мертвым.
– А кто дал депешу? Читайте внимательно, автор заказал надпись на венке «Простите…». Кто, кроме убийцы, мог это написать? – вопросила Александра Ильинична.
