– Не моя, Беллочкина! – На глазах Гирши Менделевича навернулись слезы. – Спасибо вам, дорогой Арсений Иванович. Большущее спасибо.
– Говорил вам: тятечка, не трожьте, – процедил, обращаясь к матери, младший из сыновей.
– Заткнись, Селиван, – оборвал его отец.
– Жду от вас признаний, – улыбнулся ему довольный собственным успехом Яблочков.
– Так не в чем, господин чиновник. Только извиниться могу. Простите великодушно, что должность вашу переврал. Люди мы простые, в чинах не разбираемся. Сами же видите: живем скромно, своими трудами.
– Про труды давай поподробней. Откуда у твоей жены золотая брошь? Где это ты столько деньжат заработал?
– Каюсь. Брошь не заработал, под ногами нашел.
– Ври, да не завирайся.
– Всеми святыми клянусь. В пятницу мы с Харитошей, это старшенький мой, тащили сундук. Страсть какой тяжелый. И вдруг на ступеньках будто звездочка вспыхнула. Я – Харитоше: «Ну-ка, поставь». Наклонился, а там – брошь.
– И где те ступеньки, на которых броши валяются? – с ехидцей уточнил Арсений Иванович.
– На улице Офицерской, дом двадцать девять.
– То бишь признаешь, что в пятницу обнесли там квартиру?
– Шутить изволите? Башкой лучше подумайте, разве нанял бы нас Иван Дмитриевич, если бы воровством промышляли? Нет, мы – люди честные. На Офицерской, как и всегда, заказ исполняли, перевозили вещи.
– Врет, – прошептал Яблочкову Тейтельбаум. – Ничего я ему не заказывал.
– Заказ, говоришь? А кто заказчик? – делано удивился Арсений Иванович.
– Швейцар того дома, Захаркой его звать. Сказал, что квартирант ихний на дачу съехал, а ключи ему оставил и поручил самые ценные вещи на склад вывезти для пущей сохранности. Квартиры-то летом, сами знаете, часто грабят.
Яблочков оторопел от подобной наглости. Если бы Африкан соврал, что нашел брошь на Невском, дело можно было бы передавать следователю. Однако хитрец ловко смешал факты с небылицами. Пойди теперь докажи, что Белла Соломоновна Тейтельбаум оставила брошь в квартире, а не обронила ее на лестнице.
– И куда отвезли вещи?
– Куды Захарка велел. На склад Аставацатурова на Калашниковой набережной.
– А квитанция где? Или успел Захарке отдать?
– Виноват, ваше благородие, не успел. Если нужна, мигом принесу.
– Вместе сходим. Уж больно ты ловок.
У Жупикова опять задергалась бровь:
– Боитесь, что сбегу? Ни в жизнь! Честные люди от полиции не бегают.
Африкан Семенович прошел вместе с Яблочковым в гостиную, отпер ключом, что висел у него на шее, одну из створок буфета, достал оттуда большую железную коробку, в которых хозяйки обычно хранят муку, открыл, сунул руку и вытащил бумажку с печатью. Яблочков пробежался по строкам: «Пять обитых железом сундуков сданы вечером 28 мая 1871 года, оплата хранения произведена по 15 сентября, выдача по предъявлении данной квитанции».
– Что еще в твоей коробке? – поинтересовался Яблочков.
– Ничего. Вексель на сто рублей, купчина один им рассчитался, жду теперь погашения. Еще облигаций на тысячу…
– Дозволь-ка взглянуть.
– В другой раз. Квитанцию хорошо рассмотрели? Тогда попрошу вернуть, мне ее заказчику надо отдать…
– Захарке?
– Ему.
– Тогда нам по пути. Как раз сейчас он на Большой Морской в камере для задержанных. Утверждает, что перевозку вещей никому не заказывал.
– Как так?
– Что то не перевозка была, а похищение, которое спланировал некий Иван Иваныч, как две капли воды похожий на тебя.
– Мало ли кто на кого похожий. Врет ваш Захарка.
– Все может быть, – протянул задумчиво Яблочков. Может, и, правда, Захар с три короба нагородил?
Сам залез в квартиру, сам украл вещи, чтобы долг покрыть, а потом решил замести следы, нанял ломовиков… Глупость, конечно, подозрения все равно на него бы пали. Но Захарка глуп и мог просто этого не понимать. Что ж, придется устроить очную ставку.
– Ничего страшного, разберемся. Сейчас мы с господином Тейтельбаумом отправимся на склад, чтобы опознать вещи, а вы с сынишками прокатитесь на Большую Морскую…
– Да за что, господин начальник? В чем наша вина? На какую работу подрядили, ту и сделали. А ежели Захарка квартиранта ограбил, мы-то при чем?
– Открой-ка банку, – велел Яблочков.
Уж больно нежно Жупиков ее сжимал.
– Не имеете права сего требовать. Постановление должно быть.
Яблочков сунул извозчику в бок ремингтон:
– У меня как раз есть. Чувствуешь его? – и взвел курок. – Не откроешь, убью при попытке к бегству.
Жупиков поставил банку, открыл трясущимися руками крышку и вытащил стопку, штук двадцать, не меньше, квитанций о сдаче вещей на склад Аставацатурова.
– Эти квитанции тоже не успел отдать заказчикам?
Ашот Аставацатуров, важный господин со сросшимися бровями и необъятным животом, сначала утверждал, что не понимает русский язык, потом вдруг его вспомнил, заодно вспомнив, что сегодня – неприсутственный день. Лишь под угрозой ареста за соучастие согласился открыть склад.
– Да, это мои шубы, – произнес Тейтельбаум, заглянув в открытый Яблочковым сундук. – Дорогой Арсений Иванович, держите пятьдесят рублей. Вы их честно заработали.
– Поедешь с нами, – сообщил Яблочков армянину.
– За что? – побледнел тот.
– За хранение ворованных вещей.
– Ай-йа-ай, зачем такой плохой говоришь? Раз у него деньги взял, – Аставацатуров ткнул пальцем в Тейтельбаума, – у меня тоже бери. Много-много дам.
– Поедешь с нами, – повторил Арсений Иванович. – Собирайся.
– Совсем не могу. В склад кто придет, где Ашот? Нехорошо будет.
– А склад я опечатаю. Завтра будем его описывать.
Фрелих идти в трактир отказался:
– Не могу, дома дела.
– Жупиковы-то сознались? – спросил у него Яблочков.
– Нет, запираются.
– Надо им очную ставку с Захаркой устроить…
– Завтра устроим, Арсений Иванович. Айда в трактир, – взмолились агенты. – Поздно ужо. А завтра снова на службу.
И Яблочков махнул рукой. Успеется…
А Фрелих поспешил на телеграф, чтобы дать депешу Крутилину.
31 мая 1871 года, понедельник
Если воскресный день начальник сыскной проводил в Парголово, в понедельник он приезжал на службу не раньше полудня. Зная про то, Яблочков позволил себе припоздниться, пришел не в девять, как положено, а в одиннадцать. И к ужасу своему узнал, что Крутилин давно на месте и несколько раз его уже спрашивал. Яблочков постучался к нему в кабинет.
