– Ты ведь жалование получаешь, – напомнил Александрийский.
– Да, по третьим числам…
– И сколько?
– Тридцать пять.
– Мне их будешь отдавать, – сказал Колян.
– Хорошо…
– Три года.
– Как три года? Это ж четыреста тридцать два рубля набежит, а я должен двести.
– Двести ты должен сегодня, а через три года проценты нащелкают.
– Шесть процентов от двухсот – двенадцать рублей, то бишь за три года – тридцать шесть. По закону больше шести процентов за год в рост давать нельзя, – возмутился Артюшкин.
Шулера дружно расхохотались:
– Шутник ты, актер! По закону и на деньги играть нельзя. Но ты ж играешь? – сказал, отсмеявшись, Александрийский. – Давай, вставай. Придется тебе, mon cher ami
[74], векселек подписать. А то выйдешь из и от слов своих враз откажешься. Видали мы таких. Эй, Хмурый, сходи-ка за вексельной бумагой. А ты, актер, садись, да выпей водочки, нервишки успокой, а то у тебя руки дрожат.
Макар Фотиевич налил рюмку до краев и поднес Артюшкину. Тот глотком ее осушил. Что случилось потом, он так и не смог вспомнить…
Очнулся уже вечером, в телеге с сеном. С трудом приподнял раскалывавшуюся от боли голову, огляделся. Увидел пыльную проселочную дорогу, по обе стороны которой на лугах паслись коровы. От запаха навоза его тут же вывернуло.
Заметив, что Артюшкин очнулся, мужик, сидевший у березы, подошел к телеге:
– Ну и здоров ты спать, актер, – сказал он, отвязывая лошадку.
– А ты кто? – спросил Артюшкин.
– Неужели не помнишь?
Актер помотал головой.
– Звать меня Иваном. Подобрал я тебя у трактира Бусыгина. Ты там в грязи валялся. Скажи спасибо, что не городовые тебя нашли. А то кормил бы щас клопов в Съезжем доме. Штраф-то за непотребное поведение невелик, но вот место свое ты бы точно потерял. Кому нужен швейцар-пьяница? Тебе тогда хоть в петлю, правда?
Артюшкин хотя и соображал пока плохо, уже догадался, кто стоит перед ним. Жупиков! Надо бы изобразить удивление, мол, откуда лже-Ивану знать, что он актер и служит швейцаром?
– Откуда про меня знаешь?
– Так ты сам рассказал. Неужели не помнишь? Битый час плакался, пока ехали, что деньги проиграл.
– Проиграл, – жалостливо произнес Артюшкин, на его глазах навернулись слезы.
Ну почему его не видит публика?
– Могу помочь, – сразу перешел к делу Жупиков. – Я выплачу твой долг, если…
Жупиков замолчал.
– Если что? – изобразил нетерпение и одновременно заинтересованность на лице Артюшкин.
– Если завтра вечером пустишь меня в свою парадную.
– Зачем?
– Ну как зачем? Трое твоих жильцов оставили на лето квартиры за собой. А сами укатили на дачу.
– И что? – старательно строя из себя дурачка, спросил Артюшкин.
– Зачем им столько шуб и украшений? – подмигнул ему Жупиков.
– Ты хочешь их ограбить?
– Это по справедливости. Почему они как сыр в масле катаются, а у нас с тобой в кармане чахотка, а в сундуке сухотка? Господь делиться велел.
– Постой-ка, постой! Когда все откроется, подумают на меня!
– А ты не жди! На следующей неделе расчет возьми.
– Легко тебе говорить. Я это место с таким превеликим трудом получил. Нет, Иван, не знаю, как по батюшке, в парадную тебя запустить не могу. А за меня не волнуйся, долг я свой как-нибудь выплачу.
– Ты вексель-то рассмотрел? – усмехнулся Жупиков и вытащил из кармана армяка бумагу. – Какое бишь сегодня число?
– Шестнадцатое июня.
– А год?
– Семьдесят первый.
– Именно. И как раз сегодня ты должен мне по этому векселю окончательно заплатить.
– Как это?
– Читай! – велел Жупиков, не выпуская бумагу из рук. – Составлен шестнадцатого июня одна тысяча восемьсот семидесятого года. Так что, если не впустишь меня в парадную, гнить тебе всю жизнь в долговой тюрьме.
Артюшкин сделал выпад, чтобы вырвать злосчастную бумагу, но не тут-то было, Жупиков без труда увернулся.
– Ты с ними заодно, – заявил Артюшкин.
– И что? В полицию пойдешь? Сходи, милок, сходи. Тогда не в долговую тюрьму попадешь, а в обычную. А может, и на каторгу.
– За что?
– Не за что, а почему. Знаешь, с кем дружбу вожу? С самим Крутилиным! Ну! Решился или нет? А то мне пора.
– А где это мы?
– В Сосновой Поляне. Если согласишься, так и быть, отвезу домой. Если нет, пойдешь пешком, к утру, может, доберешься.
– Я… я…
Соглашаться или еще рано? Артюшкин решил, что пора. Да и чувствовал себя неважно, голова болела, а члены дрожали от вечерней прохлады.
– Будь по-твоему.
15 июня 1871 года, вторник
Всю дорогу не читалось и не спалось. На каждой станции княгиня Тарусова выходила в буфеты, но, кроме чая, ничего в них не брала. Ее мучил не голод, а нравственная дилемма. Как же ей поступить? На одной чаше весов – развратник и убийца Пятибрюхов. Если его не остановить, сколько еще от его похоти пострадает несчастных девиц? Сколько горя он принесет в их семьи? На другой – его несчастная жертва Капа Гневышева. Обстоятельства вынудили ее уступить домогательствам. Но за свое падение она уже уплатила страшную цену. Но суда над Пятибрюховым Капа не желает. С подачи будущего муженька готова простить ему грехи за кругленькую сумму.
Что же делать? Как остановить Пятибрюхова? А если вызвать Пятибрюхова на дуэль и пристрелить там как бешеную собаку? Идея отличная, но кто ее осуществит? Диди? Его помощник Выговский? Нет, они оба дворяне, вызвать на дуэль могут только равного. Брат Николай? Он и стрелять-то, поди, не умеет.
Прыжов! Он тоже из купцов.
Потому, сойдя с поезда, княгиня решила ехать в морг на 5-ю линюю. Однако извозчик, выслушав адрес, неожиданно задал вопрос:
– Не к Алексею ли Иванычу едем?
– Ты знаком с Прыжовым? – удивилась княгиня.
– С моей хозяйкой он живет, Аней Пшенкиной.
– Да, я к нему! А в чем дело?
– Так Алексей Иваныч сейчас дома! Прибавление у них, – почему-то с грустью сказал возница.
– Не может быть, – прикинула Сашенька. – Рано еще.
Прыжов говорил, что Нюша должна родить в сентябре…
– На все воля Господа, – произнес извозчик. – Так куда вас везти?
