– А во-вторых?
– Если Крутилин узнает про мою роль, в сыскной мне больше не служить.
Если бы подчасков расставлял Крутилин, Жупиковых бы задержали. Но Батьяков понадеялся, что преступники, услышав грозный крик «Полиция!», сразу сдадутся. Двух городовых поставил на третьем этаже, одного – на черной лестнице, сам с четвертым засел в швейцарской. План его был прост: когда Африкан Жупиков со старшим сыном будут спускаться с вещами, украденными из трех намеченных ими квартир, перегородить им дорогу сверху и снизу. И хотя Яблочков предупредил Батьякова, что младший сын Жупикова Софрон чрезвычайно нервный, пристав отнесся к его словам легкомысленно. А зря!
Африкан Семенович лишь усмехнулся, увидев Батьякова:
– Полиция! Руки вверх! – велел ему пристав.
– Да мы не грабители, ваше благородие! – сказал миролюбиво Жупиков, опуская сундук на ступеньки. – Вещи хозяйские перевозим на склад. Ошибочка у вас вышла.
– В участке разберемся. Поднять сундук. Шагом марш!
Артюшкин, вышедший за приставом из швейцарской, подошел к входной двери, раздвинул на ней шпингалеты, чтобы распахнуть обе части.
– А ты, мразь, еще попадешься, – прошипел ему Африкан Семенович.
– Добро пожаловать на каторгу, Иван Иванович, – громко и торжественно, словно на подмостках, произнес Артюшкин, раскрывая настежь двери.
Софрон, задававший лошадям корм, обернулся, увидел отца и брата в окружении городовых, выхватил револьвер (давно о нем мечтал, вот Африкан Семенович и подарил ему на именины) и выстрелил в Артюшкина:
– Получи, сволочь!
Потом навел на Батьякова, но тот успел выхватить свой «кольт» из кобуры. Второй раз Софрон нажать на курок не успел, упав замертво. А лошади, испугавшись выстрелов, рванули. Африкан со старшим сыном, бросив сундук, помчались за ними. Так полицейские и не узнали зачем. Может, скрыться пытались, а может, телегу с лошадками хотели догнать. Батьяков двумя меткими выстрелами уложил обоих.
Когда Артюшкин упал, Яблочков, наблюдавший с другой стороны Литейного проспекта, выскочил из экипажа и очертя голову побежал к другу. Про то, что и Софрон, и Батьяков могут его застрелить, в те секунды не думал, в несколько прыжков преодолев широкий проспект. Из живота Артюшкина хлестала кровь, но он улыбался:
– Столь оглушительными аплодисментами меня еще не награждали, – пошутил он. – Бах! Еще бах! И еще!
Арсений Иванович свистнул своему извозчику, тот развернулся и подъехал. Яблочков с одним из городовых подняли швейцара и погрузили в экипаж:
– В Мариинку! Гони со всей мочи! – велел вознице чиновник для поручений.
Уже через пять минут Артюшкин был в приемном покое Мариинской больницы, а через десять – на столе хирурга. Доктор вышел к Яблочкову через час, вытирая грязным полотенцем окровавленные руки, лицо его было грустным:
– Пулю-то я извлек, но вот кровотечение остановить не удалось. Вряд ли ваш друг доживет до утра.
Артюшкин пришел в себя после наркоза в полвторого ночи как раз к приходу священника, которого вызвал Яблочков. Исповедовался он долго – Арсений Иванович успел выкурить пять папирос.
– Вас зовет, – позвал чиновника для поручений батюшка.
– Хочу и перед тобой душу облегчить, – еле слышным голоском, никак не напоминавшим прежний бас, прошептал Артюшкин. – Соврал я тебе. Помнишь день, когда Костика убили? Помнишь, спрашивал, не отлучался ли из дома Невельский? Так вот: отлучался.
– Как же так? Агенты опросили и его мать, и слуг, все они инобытие Невельского подтвердили.
– Они ничего не знали. Только я. Пашка выпрыгнул из своего окна во двор, постучался в мое. У меня из швейцарской окно во двор выходит. Я его открыл. Он переоделся в сюртук своего родителя и пошел гулять. Через пару часиков вернулся обратно. Дал мне рубль, чтоб я молчал. Переоделся у меня обратно в домашний халат, я ему стремянку подставил, он в свою комнату и забрался. И еще, самое главное. Третьего дня я, перед их отъездом на дачу, у Пашки в руках фляжку заметил. Фляжку Костика. Ну вот, душу облегчил, можно и помирать.
– Погоди помирать.
– Деньги на похороны у меня в тюфяке спрятаны.
– Поживи еще! Если помрешь, вина будет целиком на мне.
– Почему на тебе? Разве ты господь Бог? Значит, так на роду мне было написано.
Минут через десять Артюшкин забылся, а еще через пять усоп.
Яблочков побежал в участок. Перед Батьяковым стояли штоф и стакан, по лицу было видно, что опорожнил он его уже не раз.
– Обыск в доме Жупиковых сделали? – спросил Яблочков после того, как помянули Артюшкина.
– Нет. Зачем? Доказательств – целый сундук с похищенными из квартир вещами. И четыре трупа. Троих из них я уложил. Первый раз в жизни убил людей. А тебе доводилось?
– Где трупы Жупиковых?
– В морге полицейской части.
– Отправьте-ка городового к ним домой. Надо бы старухе Жупиковой сообщить, что ее сыновья и муж мертвы.
– Согласен. Караваев! – пьяно крикнул Батьяков. В его кабинет зашел околоточный. – Сходи-ка на Мытнинскую, дом девятнадцать. Сообщи госпоже Жупиковой о гибели мужа и сыновей.
Яблочков полчасика провел в участке, помог Батьякову приговорить штоф, а потом и сам отправился на Мытнинскую.
По его изначальному плану он сам собирался явиться к Жупиковой и сообщить про задержание ее родных. Естественно, не под своей личиной. Поэтому заранее принес в швейцарскую со службы костюм мастерового, а усы с бородой ему обещал одолжить Артюшкин – у него от театральной жизни всякого грима остался целый чемодан. Но теперь на эти хитрости не было времени. Околоточный Караваев уже должен был сообщить Жупиковой о несчастье, оставалось надеяться, что та стремглав помчится в часть в надежде, что полицейские обознались и застрелили не ее родных.
Сперва постучал, дверь не открыли. Тогда огородами обогнул дом. Окна бить ему не пришлось – старуха Жупикова впопыхах черный ход закрыть забыла. Буфет Арсений Иванович вскрыл столовым ножом и забрал квитанции вместе с банкой, в которой хранились.
18 июня 1871 года, пятница
Отпевание новопреставленной Натальи было назначено на полдень, так что Яблочков даже успел выспаться. В недавно построенной церкви во имя чудотворной иконы Тихвинской Божьей Матери, что на новом Лазаревском кладбище
[77], было тесно – покинувших этот Ныне – Тихмир в молодом возрасте провожает в последний путь гораздо больше людей, нежели стариков. Арсений Иванович с трудом протиснулся к Крутилину, стоявшему рядом с гробом.
– Приглядывай за мамашей, чтобы не учудила чего, – велел ему Иван Дмитриевич. – Они с Лешичем вечно были на ножах. Сегодня и до рукопашной может дойти.
