Но раздавленная горем Анна Васильевна лишь горько рыдала и в церкви, и на Засоборномкладбище
[78], куда перевезли гроб после отпевания. Лешич (вернее, его сожительница Нюша) не поскупился, оплатив похороны по первому разряду – катафалк сопровождали факельщики и оркестр. И место купили замечательное – на берегу небольшого пруда.
– Надо бы и для себя здесь участочек прикупить, – размышлял вслух Крутилин. – Люблю лежать у воды. Вот вечно и буду возле нее.
– Не все ли вам равно, что будет после? – спросила его княгиня Тарусова.
– Подождите несколько лет, вам тоже станет не все равно. Вы еще слишком молоды и потому гоните прочь мысли о смерти.
– Спасибо за комплимент, но вы меня старше всего на семь лет.
– Во-первых, это немало. Во-вторых, служба у меня такая, что каждый день убить могут. Слыхали про вчерашний грабеж на Литейном? Преступники открыли огонь из револьверов при попытке их задержать.
У Яблочкова внутри все похолодело – откуда Крутилин знает про перестрелку на Литейном? Он ведь на службу не собирался. И не просто знает, а что-то подозревает, ведь не зря, ой, не зря, рассказывая про перестрелку, наградил Яблочкова многозначительным взглядом.
– А в-третьих, здоровье у меня никудышное. Давно в отставку пора, вот только дела передать некому. Совсем некому. Одни болваны вокруг.
Теперь Яблочков покрылся испариной.
– Тут бы их и закопал, – закончил мысль Крутилин. – Причем живьем.
Арсений Иванович решил, что на поминки к Лешичу не поедет. Авось, начальство за сегодняшний день остынет, а завтра, уже смирившись с гибелью Жупико-ва, спокойней выслушает рассказ, который он отрепетировал, идя в Лавру. И когда могилу закидали землей, а холмик укрыли цветами, Яблочков быстрым шагом направился к выходу. Крутилин догнал его на выходе:
– Ну-с, слушаю…
– Вы про перестрелку?
Крутилин с недоброй миной на лице кивнул.
– Мы с Бражниковым вчера собирались покутить.
– А Бражников про это знает?
Судебный следователь Бражников, живший неподалеку от дома Тацки, за полдюжину бургундского подтвердил бы все, что угодно. Но навестить его утром Арсений Иванович не успел, намеревался это сделать после кладбища. Эх, надо было встать с постели пораньше.
– Конечно.
– Ну-ну, ври дальше.
– Проезжая по Литейному, я услышал выстрелы. Сразу сработали сыщицкие навыки, я бросился из экипажа, не думая про пули. Но когда подбежал, перестрелка была окончена, а грабители убиты.
– Ты их сразу узнал?
– Нет, Иван Дмитриевич. На земле корчился раненый. Я повез его в Мариинку.
– Какой ты молодец. Но объясни, что ты делал в больнице до двух ночи? Неужто раненый оказался знакомцем?
– Что вы? Впервые его видел. И, увы, в последний раз. Очень достойный был человек. Донес в участок о готовящемся ограблении, за что и поплатился. В Питере у него не было родных. Я счел своим долгом от лица полиции и градоначальства скрасить его последние часы, позвать священника, прикрыть навеки очи.
– И как звали героя?
– Артюшкин Антон Петрович.
– Фамилия какая-то странная…
– Он из актеров, иначе – артистов. Отсюда и фамилия.
– Знаешь, что я у него в швейцарской нашел?
Яблочков в ужасе закрыл глаза. Видимо, Крутилин подозревал его, имея на руках не смутные подозрения, а веские доказательства. И сейчас хитрыми вопросиками загнал в полный тупик.
– Гляди, – Крутилин вытащил из кармана сильно пожелтевший, сложенный многократно лист плотной бумаги, развернул и прочитал напечатанный на афише текст: «В роли Глумова – Яблочков, Крутицкого – Артюшкин». Если покажу обер-полицмейстеру, никакая вдова никакого генерала тебе уже не поможет.
– Что сделать, чтобы не показывали?
– Отдать мне квитанции Жупикова. Только не ври, что их не крал.
– Если верну, на службе оставите?
– Ну, ты наглец! В сыскной – нет. Пойдешь помощником к дружку своему Батьякову. Его завтра приставом назначат. Будешь прописывать паспорта, следить, чтобы конский навоз с мостовых убирали.
Яблочков неожиданно успокоился. Теперь он знал все, что известно Крутилину, но начальник сыскной даже не догадывался, что в рукаве у Арсения Ивановича.
– Ну что поделать? Однако надеюсь, что навозом мне недолго придется заниматься. Повысят меня быстро, очень быстро. Может, даже в ваше кресло посадят.
– Что за чушь ты несешь?
– Артюшкин перед смертью сообщил, что в день убийства Костика Павел Невельский отлучался из дома, а потом он видел у него в руках фляжку, которая принадлежала Гневышеву.
– Артюшкин мертв, – напомнил начальник сыскной.
– Но предсмертные показания его записаны и заверены священником, которого я приглашал на исповедь.
– Господи, – Крутилин схватился за сердце.
Если Костика убил Невельский, а Капа вообще жива, выходит, что начальник сыскной Крутилин преследовал и застрелил огульно обвиненного им в их смерти Федора Рыкачева. Он, конечно, тот еще ангел – и поджог совершил, и удостоверение у Яблочкова украл, – но эти прегрешения точно не оправдывают его убийство при задержании.
– Хорошо, останешься при должности, – выдавил из себя Крутилин.
– И не просто останусь. Стану теперь вашим помощником.
– Мне по штату он не положен, – напомнил Яблочкову начальник сыскной.
– А я не по штату помогать буду, а в ваших делишках. Без помощника вы сильно рискуете, Иван Дмитриевич. Ваш дружок Жупиков хвастался Артюшкину, что именно вы его грешки покрываете. Еле уговорил Антона Петровича не указывать сие в заявлении. Я ведь много не попрошу. Сорок процентов будет достаточно.
– Сколько?
– Ладно, согласен на тридцать.
– Десять.
– Двадцать пять.
– Черт с тобой, двадцать.
– Согласен.
– Ну что, помощничек, поехали тогда, навестим Невельского.
– Он отдыхает на даче.
– Нет, они с мамашкой из-за кражи сегодня вернулись. Видел их, когда каморку швейцара осматривал.
– Сам флягу отдашь? – предложил Крутилин Паше. – Или сделать обыск?
– Какую флягу? По какому праву вы вошли в мой дом? – вбежала в комнату сына Васса Никитична.
– Начальник сыскной полиции Крутилин Иван Дмитриевич, – обернулся и представился тот.
– Подите вон! Это квартира генерала-лейтенанта Черницкого, и вам здесь не место, грязная ищейка.
