Я наклоняюсь к подвалу, чтобы достать длинную бедренную кость, и тут мне в глаза бросается что-то блестящее. Это проволока, отливающая серебром в свете звёзд. Большой моток толстой проволоки, которой я часто приматываю кости и черепа к воротам.
В моей голове рождается бунтарская идея. Я медленно достраиваю забор, позволяя идее пустить корни и превратиться в план.
Забор готов: я выстроила его совсем рядом с избушкой и прикрыла простынями и одеялами, чтобы скрыть от любопытных взглядов. Я сижу на ступеньках и прислушиваюсь к дыханию избушки, чтобы убедиться, что она крепко спит.
Одна из огромных куриных ног дёргается прямо у меня перед глазами. Избушке снится, что она бежит.
Всю жизнь только она решала, куда мы отправимся и как надолго задержимся там. Но сегодня всё изменится. Я достаю из подвала проволоку и приступаю к воплощению своего плана, хоть руки у меня и дрожат.
Я накручиваю проволоку вокруг каждого куриного пальца, пропускаю её между столбиками балюстрады, обвиваю вокруг кривой деревянной лодыжки, натягивая изо всех сил. Я проползаю под крыльцом, чтобы найти вторую ногу. Пропустив проволоку через три доски крыльца, я приматываю колено второй ноги к полу.
Довольная тем, что теперь избушка не сможет даже встать, не то что уйти, я выбираюсь из путаницы проволоки и куриных ног с широкой улыбкой на лице. Сегодня я в первый раз в жизни усну, точно зная, что проснусь на том же месте.
Риад
Сплю я не так хорошо, как рассчитывала. Всю ночь избушка стонет и поскрипывает. Она неловко потягивается, и Бенджи начинает скользить по полу, испуганно блея. Я прячу голову под подушку, чтобы не слышать, как трещат доски и скребутся о проволоку деревянные ноги. Я твержу себе, что с избушкой всё будет в порядке. И мертвецы, которых я не проводила, тоже не пропадут. И Великий цикл не собьётся по моей вине. Но ничего не помогает. Чувство вины и тревога бурлят у меня в животе, как неспокойный океан.
Утром я притворяюсь, что не замечаю тоску в окнах и укор в опустившихся балках. Я вожусь с Бенджи и готовлю ему еду, а ещё пытаюсь найти Джека, который так и не вернулся домой. Я зову его, но его нигде нет. Воздух кажется слишком плотным, мне трудно дышать, на грудь будто давит тяжёлый груз. Нужно во что бы то ни стало сбежать отсюда.
Взгляд падает на новое платье и шарф, которые сохнут перед очагом, и я вспоминаю, что Сальма пригласила меня в гости. Я могла бы отвлечься до вечера, когда снова пойду к Старой Яге. Я рассматриваю пострадавшее платье повнимательнее. Пятна пропали, но вот дыру на плече нужно будет заштопать.
Бабушкина шкатулка с иголками и нитками стоит у неё в спальне. Её кровать аккуратно застелена, а под тщательно сложенной ночной рубашкой прячется один из её любовных романов. Помню, как первый раз нашла бабушкину книгу и попросила почитать мне её. Она, краснея, ответила, что эта книжка не совсем для детей. Воспоминание вызывает и улыбку, и грусть. Оно значит для меня гораздо больше теперь, когда я знаю, как сильно бабушка хотела, чтобы в её жизни случилась романтическая история и чтобы появилась семья. Может, она была так же одинока, как я теперь.
Я сажусь на корточки и вытаскиваю шкатулку из-под туалетного столика. Тут прямо на голову мне падает фотография в рамке, и я успеваю поймать её. И вот я уже глажу лицо на фотографии большим пальцем. Это бабушка, держит меня, ещё совсем маленькую, на руках. Улыбка у неё такая широкая, глаза прямо светятся гордостью. Эмоции захлёстывают меня, сменяя друг друга: тоска, печаль, вина, надежда, а затем гнев, яростный, жгучий.
Я злюсь на себя за то, что удержала Нину в этом мире, но и на бабушку я тоже злюсь. Почему она решила проводить Нину, вместо того чтобы остаться со мной? Ей важнее провожать мёртвых или быть моей бабушкой?
Я швыряю фотографию на стол лицом вниз и пулей выскакиваю из спальни со шкатулкой под мышкой.
Я сажусь зашивать платье, но руки трясутся. Они трясутся и когда я выхожу из дома. Я сжимаю ладони, боясь, что могу раствориться и меня сдует ветер. Однако, когда я добираюсь до риада Сальмы, солнце уже вскарабкивается на середину неба, а я всё ещё цела. Со вздохом облегчения я берусь за тяжёлое железное кольцо на богатой резной двери и стучу дважды.
Служанка открывает дверь и ведёт меня через прохладную тёмную комнату на залитый солнцем внутренний двор. Пол покрыт мозаикой из плитки с замысловатыми узорами. Ступени ведут к глубокому овальному бассейну, а вокруг фонтана поднимается туман из брызг.
– Маринка, – зовёт Сальма. – Приходи плавать.
Я смотрю на воду, кафель на дне окрашивает её в глубокий синий цвет.
– У меня нет купальника.
– Ламья, одолжишь свой купальник, раз ты всё равно не плаваешь? – Сальма поворачивается к девочке, отдыхающей на низком деревянном лежаке, и я сразу узнаю её: она-то и смеялась надо мной вместе с Сальмой.
Ламья достаёт из сумки жёлтый купальник и бросает его мне. Я благодарю её и ищу глазами, где бы мне переодеться.
– Ты узнаёшь Маринку? – спрашивает Сальма, и от улыбки ямочки у неё на лице становятся заметнее.
– Не узнаю. – Ламья смотрит на меня и качает головой. – А должна?
– Это девчонка в платке, которая приходила к старухе, которая живёт рядом с лавкой моего отца.
Глаза Ламьи от удивления увеличиваются чуть ли не вдвое.
– Колдунья?
– Больше не колдунья. – Сальма торжествующе улыбается. – Я водила её в лавку Айи.
Я волнуюсь и краснею: смущённая и их разговором, и тем, что мне негде переодеться, я неуклюже натягиваю на себя купальник прямо под платьем.
Сальма опирается локтями о край бассейна и внимательно смотрит на моё плечо. Она хмурится. Я слежу за её взглядом, и от ужаса у меня начинает бешено биться сердце. Только бы не раствориться прямо у них на глазах!
– Это что, дырка? – спрашивает она серьёзно.
Я с облегчением вздыхаю. Моё тело в порядке, пострадало только платье.
– Моя галка порвала его когтями. Я пыталась зашить, но получилось не очень хорошо.
– Твоя галка? – Ламья поджимает губы. – Ты держишь дома галку?
– Я вырастила её, – киваю я.
– Гадкие птицы. – Ламья вытаскивает из сумки крошечный горшочек и начинает рисовать тонкой кисточкой рыжие завитки на своих ногтях. – Жадные, и голоса у них такие злые, совсем не мелодичные. Куда лучше заводить дома певчих птиц. Ты видела канареек Сальмы?
Я рассматриваю разноцветных птиц в полукруглой клетке в углу.
– Они прекрасны, – говорю я сквозь зубы.
Галки красивы, щедры и достаточно умны, чтобы общаться с помощью тысячи разных звуков. И мне не нужно запирать Джека в клетке, чтобы он оставался со мной. Сердце ноет, когда я думаю о нём. Скорее бы он вернулся домой.
– Ты такая бледная, такая худенькая. – Сальма смотрит на мои ноги, когда я снимаю платье и остаюсь в купальнике.
