– А ты ходишь в школу? – спрашиваю я, представляя себе, как здорово было бы сидеть в классе, полном учеников, и играть с ними на переменах. От этих мыслей начинает кружиться голова.
– Вообще да. Правда, сейчас меня отстранили.
– Как это?
– Мне неделю нельзя будет ходить в школу. Но это не потому, что я плохой или что-то в таком духе, – быстро добавляет Бенджамин. – Всего лишь дурацкая ссора с мальчишками, которая зашла слишком далеко. Мы не хотели, чтобы так вышло, – вздыхает Бенджамин. – Я там просто лишний, понимаешь?
Я киваю, но не понимаю. Чтобы понимать, лишняя я или нет, нужно хотя бы попробовать.
– Расскажи, почему вы так часто переезжаете?
– Моя бабушка – музыкант. Она путешествует для вдохновения.
Я передаю пустую бутылку Бенджамину, но ягнёнка оставляю у себя на коленях. Он такой тёплый. Ничто не сравнится с теплом живых – кажется, оно проникает прямо ко мне в душу.
– А твои родители? – спрашивает Бенджамин.
– Они умерли, когда я была совсем маленькой.
Образ избушки на курьих ножках, объятой пламенем, встаёт перед глазами. Я гоню эту мысль, делаю глубокий вдох и пытаюсь успокоиться.
– Моя мама тоже умерла, когда я был ребёнком, – тихо произносит Бенджамин.
Я вздрагиваю, исполняясь сочувствия, и расслабляюсь. Приятно иметь хоть что-то общее с ним – пусть и такое ужасное.
– Я постоянно думаю о маме, – говорит Бенджамин, заворачивая бутылку ягнёнка в вощёную бумагу. – Хоть я и не знал её.
– Я тебя прекрасно понимаю, – киваю я. – Так интересно, какой была бы моя жизнь, если б родители были живы.
Грудь снова сковывает, когда в голове проносится мысль о краденой гондоле и танцах на крыше. Поняли бы мама и папа, почему я не хочу быть Хранителем Врат? Позволили бы мне стать кем-то другим? Я поворачиваюсь к Бенджамину в надежде, что он сменит тему.
– Так, значит, здесь только ты, бабушка, галка и ваш ходячий дом. – Бенджамин приподнимает бровь и улыбается.
– Ага, – киваю я. – И мы часто переезжаем. И я не хожу в школу. Так что мне бывает одиноко и невесело. – Я издаю смешок, хотя мне совсем не смешно.
– Ну, в школе тоже может быть одиноко, даже когда вокруг полно людей.
– Разве можно быть одиноким среди людей?
– Можно, если они не понимают тебя и не особенно дружелюбны.
Я вспоминаю ночи, когда я провожала мёртвых: их было много, и я всё равно чувствовала себя одинокой. Я думала, всё дело в том, что я жива, а они мертвы. Мне и в голову не могло прийти, что можно так же чувствовать себя среди живых.
– И что же это за кости у вас в стене?
– Такая у нас традиция.
– Как Хеллоуин, что ли?
– Вроде того. – Я бросаю взгляд на город у озера, на деревни, окружающие его. – Ты живёшь в городе?
– Я живу в деревне, вон там. – Бенджамин наклоняется ко мне и показывает куда-то в долину. Я чувствую тепло его дыхания и замираю, ощущая дрожь во всём теле. Бенджамин выпрямляется и показывает в другую сторону, на гору. – Я помогал работникам на ферме вон там, в долине за горой. Это отец придумал. Он считает, что мне надо чем-то себя занять, пока меня отстранили. Там-то мне и дали его. – Бенджамин кивает на ягнёнка, который сладко уснул у меня на коленях. – Честно говоря, я побаиваюсь, что отец не разрешит мне его оставить.
– Да что ты, я уверена, что разрешит. Разве он может отказать? – Я чешу мягкую шёрстку на подбородке ягнёнка.
– Наверно, ты права, – кивает Бенджамин. – Но всё равно сначала надо было спросить у него. Он не слишком-то мной доволен, после всей этой истории с исключением. – Тут следует пауза, и глаза Бенджамина увеличиваются. – Слушай, я придумал! Можешь оставить ягнёнка у себя, только до завтра? Я сегодня спрошу у отца разрешения, а завтра утром приду за ним. Ты не против?
– Я… я…
Голова кружится. Конечно же, я очень хочу оставить ягнёнка себе и снова увидеть Бенджамина. Сколько себя помню, я мечтала подружиться с кем-нибудь. И вот он появляется – настоящий, живой друг моего возраста, с ним можно разговаривать и придумывать разные занятия. И у нас с Бенджамином столько общего. Как будто сама судьба свела нас! Но как же избушка? И Ба? Если они узнают, что я разговаривала с живым, они с меня месяц глаз не спустят. А то и дольше. Я смотрю на Бенджамина, и его искренняя улыбка развеивает все мои сомнения.
– С радостью, – говорю я.
Но, как только Бенджамин уходит и я перешагиваю через стену, чёрные тревожные тучи сгущаются надо мной, становятся в сто раз темнее и тяжелее, чем за минуту до этого… потому что избушка, сидя на корточках, хмурится и сверлит меня взглядом двух своих передних окон.
Слишком тяжёлое одеяло
– Можем как следует откормить его, и весной наварим борща на ягнятине, – усмехается Ба.
– Нет! – Я ещё крепче прижимаю к себе ягнёнка и пытаюсь укрыть его шалью.
– И что же ты собираешься с ним делать? Он скоро превратится в здоровенную, вечно голодную овцу, а ведь избушка не всегда останавливается на лугах.
– Не думаю, что он останется надолго. Просто пусть немного окрепнет, и тогда можно будет отпустить его на волю.
Я смотрю в окно. Когда завтра Бенджамин заберёт ягнёнка, я скажу бабушке, что он сбежал. Так я решила.
Доски пола вздыбливаются под моими ногами, я спотыкаюсь. Ба приподнимает бровь.
– Так где именно ты его нашла?
– Я же уже говорила, он топтался возле забора, такой одинокий и беззащитный. – Я гляжу на ягнёнка, щёки пылают.
– С какой стороны забора?
Из печной трубы доносится глубокий вздох. Я знаю, что избушка видела меня по ту сторону забора, но всё ещё надеюсь, что Бенджамина она не заметила.
– Точно не скажу. – Я кусаю губу и смотрю на балку под потолком. – Забор рухнул, и, когда я взялась его чинить, услышала блеяние.
Ба качает головой и хмурится:
– Ты же знаешь, что тебе не следует выходить за забор. Там небезопасно…
– Я не уходила далеко, – перебиваю её я. – И что мне было делать? Бросить его там совсем одного?
– Надо было сказать мне. Я пошла бы с тобой.
– Ты спала, мне не хотелось тебя будить. Честное слово, он был совсем рядом, по ту сторону забора. – Я смотрю ей прямо в глаза, потому что эта часть моего рассказа – чистейшая правда.
Бабушкино лицо немного смягчается.
– Хорошо. Только пообещай мне…
– Больше такого не повторится, я обещаю. – На моём лице сияет самая ослепительная улыбка. – Так я могу его оставить?
Ба слегка кивает и улыбается в ответ:
