И это не должно нас удивлять, ведь именно так действует наш мозг ежесекундно. Необработанные сигналы, которые поступают с наших глаз, ушей кожи и языка, перегрузят любой суперкомпьютер, однако наш мозг каждый миг позволяет конструировать осознание нашего существования на основе всего этого шума.
«Для наших добровольцев этот процесс формирует иллюзию жизни в прошлом, как будто они присутствуют в конкретном месте в конкретное время», – написала я в журнале «Природа».
Я очень сожалею, что использовала тогда слово «иллюзия». Неверный выбор слов – и столько шума в результате! В истории всегда так: по-настоящему важные решения никогда не кажутся современникам таковыми.
Да, мозг принимает сигналы и конструирует на их основе событие, но здесь нет ничего иллюзорного, будь то настоящее время или прошлое.
* * *
Арчибальд Эзари, профессор права школы Пала Радхабинода, содиректор факультета исследований Восточной Азии, Гарвардская школа права:
[У Эзари спокойное лицо, но взгляд пронизывает насквозь. Ему нравится читать лекции, но не потому, что он любит звук своего голоса, а потому, что он думает, что узнает что-то новое при очередном объяснении материала.]
Правовые споры между Китаем и Японией о работе Вэя, которые велись почти двадцать лет назад, на самом деле не были чем-то новым. Кто полномочен контролировать прошлое – этот вопрос в той или иной форме волнует всех нас уже многие годы. Однако изобретение процесса Кирино перевело эту борьбу за контроль над прошлым из сферы метафизики в довольно практичную и утилитарную плоскость.
Любое государство, кроме временного измерения, имеет пространственное. Оно увеличивается и уменьшается в течение времени, подчиняет новые народы, а иногда дает свободу некоторым своим отпрыскам. Сегодня Япония может восприниматься только в рамках родных островов, но в 1942 году, в эпоху своего расцвета, Японская империя правила Кореей, большей частью Китая, Тайванем, Сахалином, Филиппинами, Вьетнамом, Таиландом, Лаосом, Бирмой, Малайзией, большими территориями в Индонезии, а также бесчисленными островами в Тихом океане. Наследие тех времен и сформировало сегодняшнюю Азию.
Одна из самых обсуждаемых проблем, связанных с ожесточенным и нестабильным процессом расширения и сужения государств в течение времени, звучит так: поскольку контроль за территорией переходит со временем от одной страны к другой, чьей юрисдикции подчинено прошлое этой территории?
Перед опытом Эвана Вэя проблема юрисдикции над прошлым фактически имела отношение только к правовому вопросу разделении сокровищ с затонувших в XVI веке испанских галеонов, поднятых в водах современной Америки, а также кому, например, Англии или Греции, должны принадлежать мраморы Элгина. Однако в данном случае ставки поднялись гораздо выше.
Итак, являлся ли Харбин с 1931 по 1945 год японской территорией, как заявляет японское правительство? Или китайской, как утверждает правительство Народной республики? Или, может, мы должны относиться к прошлому как к достоянию всего человечества, которое контролируется ООН?
Китайская точка зрения имела бы поддержку во всем западном мире, а позиция Японии была бы схожа с требованием Германии спрашивать у нее разрешения на посещение Освенцима с 1939 по 1945 год, если бы не тот факт, что Китайская Народная Республика является парией западного мира, которая внезапно начала выдвигать какие-то претензии. Вы видите, как настоящее и прошлое вцепились друг другу в глотки и душат насмерть.
Более того, и за японской, и за китайской позициями лежит неоспариваемое утверждение, что если мы определим, кто имеет суверенитет над Харбином времен Второй мировой войны, Китай или Япония, то именно правительство Китайской Народной Республики или японское правительство будет реализовывать это право суверенитета. А это далеко не очевидно! У обеих сторон возникли проблемы в формировании юридического прецедента.
Во-первых, в ответ на претензии Китая о компенсации за преступления военных лет Япония всегда заявляла, что современная Япония, основанная на Конституции, составленной США, не может являться ответственной стороной. Япония считает, что все претензии выдвинуты к предшествующему правительству – Японской империи, поэтому все они были освещены и разрешены в Сан-Францисском мирном договоре и в прочих двусторонних соглашениях. Однако в этом случае заявление Японии о своем суверенитете над Маньчжурией тех времен, после того, как ранее современная Япония отказалась от любой ответственности за прошлое, является, мягко говоря, непоследовательным.
Однако для Народной республики все также не выглядит в радужном свете. Когда японские силы установили контроль над Маньчжурией в 1932 году, эта территория только номинально находилась под контролем Китайской республики, субъекта, который мы воспринимаем как «официальный» Китай времен Второй мировой войны. Поэтому никакой Китайской Народной Республики тогда не существовало. Конечно, во время Войны вооруженное сопротивление японской оккупации в Маньчжурии оказывалось практически полностью ханьскими, маньчжурскими и корейскими партизанами, которыми руководили китайские и корейские коммунисты. Однако эти партизаны не находились в фактическом подчинении Китайской коммунистической партии под руководством Мао Цзэдуна, поэтому они имели достаточно опосредованное отношение к основанию Народной республики.
Итак, почему же мы считаем, что текущее правительство Японии или Китая имеет какое-либо право на город Харбин того времени? Может, Китайская республика, расположенная сейчас в Тайбэе и называющая себя «Тайвань», имеет более существенные претензии? Или, возможно, мы можем придумать некое «Временное правительство исторической Маньчжурии», которое и получит юрисдикцию над Харбином?
Наши доктрины в отношении правопреемственности государств, выработанные в рамках Вестфальской системы, просто не могут дать ответы на вопросы, поднятые экспериментами доктора Вэя.
Атмосфера вокруг этих споров заведомо является лабораторной, не дающей ответы на многие вопросы, возникающие в реальной жизни. «Суверенитет», «юрисдикция» и аналогичные термины всегда были лишь удобными поводами для людей избежать ответственности или освободиться от обременяющих уз. «Независимость» объявлена – и внезапно все забыли о прошлом; произошла «революция» – и тут же память и кровные долги полностью очистились; подписано соглашение – и в считаные дни прошлое похоронено и совершенно забыто. В настоящей жизни все происходит не совсем так.
Как бы мы ни анализировали разбойничью логику, которую мы чтим сейчас как «международный закон», факт остается фактом: те люди, что называют себя японцами, связаны с теми людьми, которые называли себя японцами в Маньчжурии 1937 года, а те люди, что называют себя китайцами, связаны с теми, кто называл себя китайцами в то же время и в том же месте. Реальность очень запутанна, и нам следует работать с тем, что мы имеем.
Современные международные законы эффективно функционируют лишь с тем условием, что прошлое будет молчать. Однако доктор Вэй позволил прошлому говорить, и все умершие воспоминания вернулись к жизни. Какую роль мы хотим дать голосам из прошлого в нашем современном мире, зависит только от нас.
