Я родилась 5 января 1962 года в Гонконге. Мой отец, Цзяи «Джимми» Чанг, переехал в Гонконг с континентального Китая после Второй мировой войны. Там он стал успешным торговцем мужскими рубашками и женился на моей матери. Ежегодно мы праздновали мое рождение на день раньше. Когда я спросила мать, почему мы так поступаем, она ответила, что это как-то связано с Войной.
Я была еще маленькой, поэтому мало что знала о жизни моего отца до моего рождения. Я знала, что он вырос в оккупированной японцами Маньчжурии, что вся его семья была убита японцами и что он был спасен партизанами-коммунистами. Однако отец никогда не вдавался в подробности тех событий.
Только один раз он прямо рассказал мне о своей жизни во время Войны. Это было летом 1980 года, перед тем как я поступила в университет. Будучи приверженцем традиций, он провел ради меня церемонию цзицзили, на которой мне нужно было выбрать свое бяоцзы или имя уважения. Традиционно молодые китайцы выбирают для себя эти имена, достигая определенного возраста. Этими именами называют их сверстники. Однако большинство китайцев и даже китайцев Гонконга уже не следовали этой традиции.
Мы помолились вместе, склоняясь перед гробницей наших предков, я зажгла благовонные свечи и помесила их в бронзовый светильник для ладана, стоящий во внутреннем дворе. Впервые в моей жизни не я наливала чай отцу, а он налил чай для меня. Мы подняли чашки и вместе выпили чай, после чего отец сказал мне, насколько он мною гордится.
Я поставила чашку и спросила его, кем из женщин, моих предков, он восхищался больше всего, чтобы я могла выбрать имя как дань уважения ее памяти. Именно тогда он показал мне единственную фотографию своей семьи. Я принесла ее с собой и хотела бы прикрепить ее к делу.
Снимок был сделан в 1940 году в день рождения моего отца, когда ему исполнилось 10 лет. Его семья жила в Санцзяцзяо, деревне в двадцати километрах от Харбина, куда они отправились, чтобы сделать студийную фотографию. На этом снимке в центре сидят мои дедушка и бабушка. Мой отец стоит рядом с дедушкой, а здесь, рядом с моей бабушкой, тётя Чанъи (暢怡). Ее имя переводится как «тихое счастье». Пока отец не показал мне этот снимок, я и не подозревала, что у меня была тётя.
Она не была миловидной. Посмотрите – она родилась с большим родимым пятном на лице в виде летучей мыши, которое уродовало ее. Как и большинство девочек в деревне, она не ходила в школу и не умела читать. Однако она была очень кроткой, доброй и умной; сама с восьмилетнего возраста убиралась в доме и готовила пищу. Дедушка с бабушкой целыми днями работали в поле, поэтому для моего отца старшая сестра Чанъи была как мать. Она купала его, кормила, меняла пеленки, играла с ним и защищала от других детей в деревне. Когда был сделан этот снимок, ей исполнилось уже шестнадцать лет.
– Что с ней стало? – спросила я отца.
– Ее взяли в плен, – ответил он. – Японцы пришли в нашу деревню 5 января 1941 года, чтобы показать на ее примере, что будет с другими деревнями, которые могли поддерживать партизан. Мне тогда было одиннадцать, а Чанъи семнадцать. Родители сказали мне спрятаться в дыре под амбаром. После того, как солдаты закололи штыками родителей, я увидел, как они потащили Чанъи в грузовик и увезли ее.
– Куда?
– Они сказали, что увезут ее в место под названием Пинфан к югу от Харбина.
– Что это было за место?
– Этого никто не знал. Японцы говорили, что это лесопилка. Однако во всех проходящих там поездах шторы должны были быть опущенными, японцы выселили все расположенные поблизости деревни и очень тщательно патрулировали окрестности. Спасшие меня партизаны думали, что это, скорее всего, оружейные склады или штаб важных японских генералов. Я думаю, что ее забрали туда, чтобы она была секс-рабыней для японских солдат. Я не знаю, выжила ли она.
И вот я выбрала имя Чанъи (長憶) в качестве своего бяоцзы в честь моей тети, которая была как мать для моего отца. Мое имя звучало точь-в-точь как ее имя, однако было составлено из других иероглифов, поэтому вместо «тихого счастья» читалось как «вечная память». Мы помолились о том, чтобы она выжила в Войне и жила бы сейчас где-нибудь в Маньчжурии.
В следующем году (то есть в 1981-м) японский автор Моримура Сэйити опубликовал «Кухню дьявола». Это была первая японская публикация, рассказывавшая об истории Отряда 731. Я читала китайский перевод этой книги, и внезапно название Пинфан обрело для меня совершенно новое значение. Годами мне снились кошмары о том, что произошло с моей тётей.
Мой отец умер в 2002 году. Незадолго до смерти он попросил о том, что если я узнаю, что произошло с моей тётей, я сообщила бы ему при ежегодном посещении его могилы. Я дала ему обещание.
Именно поэтому через десять лет я добровольно согласилась на это путешествие, когда доктор Вэй рассказал мне о такой возможности. Я хотела знать, что случилось с моей тётей, и надеялась на чудо, надеялась, что она выжила и спаслась, хотя знала, что никто не смог вырваться из рук Отряда 731.
* * *
Чунъян Шин, директор, факультет археологии, Национальный независимый университет Тайваня:
Я был одним из первых, кто подверг критике решение Эвана о приоритетной отправке родственников жертв Отряда 731, а не профессиональных историков или журналистов. Я понимаю, что он хотел вернуть мир семьям жертв, однако это также означало, что значительные сегменты истории будут потеряны для всего мира ради частной скорби нескольких семей. Как вы знаете, его метод является деструктивным. После того как наблюдатель отправляется в определенное время и определенное место, частицы Бём-Кирино исчезают, и больше никто не сможет вновь вернуться туда.
Есть этические аргументы как в пользу его выбора, так и против него: являются ли страдания жертв прежде всего болью узкого круга лиц? Или же они должны быть частью всеобщей истории?
Это один из ключевых парадоксов археологии: чтобы провести раскопки объекта, мы должны его досконально изучить и по мере этого уничтожить. В рамках своей профессии мы всегда обсуждаем, следует ли проводить раскопки объекта прямо сейчас или сохранить его в пласте до тех пор, пока не будут разработаны менее деструктивные методы изучения. Однако как можно разработать новые методы, не проводя таких деструктивных раскопок?
Вероятно, Эвансу также следовало бы подождать, пока не будет разработан способ записи прошлого без полного его стирания в процессе посещения. Но возможно, что это оказалось бы слишком поздно для семей жертв – людей, которым эти воспоминания наиболее ценны. Эван постоянно боролся со взаимоисключающими требованиями прошлого и настоящего.
* * *
Лиллиан Си Чанг-Вайет:
В свое первое путешествие я отправилась пять лет назад, когда доктор Вэй впервые начал посылать людей в прошлое.
Я отправилась в 6 января 1941 года, в тот день, когда захватили мою тётю.
Я очутилась на поле, вокруг которого стояло несколько кирпичных зданий. Было очень холодно. Я не знаю, какая была температура, однако в январском Харбине температура, как правило, опускалась гораздо ниже –18 по Цельсию. Доктор Вэй учил меня, как двигаться, используя только мое сознание, однако для меня было шоком внезапно очутиться в месте, где меня физически не было, но я могла ощущать все происходящее. Как призрак. Я училась перемещаться в пространстве, когда услышала за спиной громкие звонкие удары: бам-бам.
