Она была идеалом в том смысле, в каком идеальны все маленькие девочки в глазах своих отцов. Ее глаза загорелись радостью, когда она увидела, что я дома. Она только что вернулась из дневного лагеря и была готова рассказывать всевозможные истории и задавать самые разные вопросы. Она хотела, чтобы мы пошли на пляж, – запустить нового воздушного змея, а я пообещал помочь ей с недавно приобретенным набором для светокопирования. Я очень рад, что мы успели заснять ее тогда.
Этот день был одним из лучших в моей жизни.
* * *
Анна Ларимор:
Последний раз мы с отцом виделись после того, как мать попала в аварию. Позвонил его адвокат, так как я не стала бы отвечать на звонки отца.
Моя мать была еще в сознании, но постоянно отключалась. Другой водитель уже умер, а она висела на волоске, но было ясно, что шансов нет.
– Почему ты не можешь простить его? – спросила она. – Я ведь простила. Жизнь человека не одномерна. Он любит меня. И любит тебя.
Я ничего не ответила. Просто сжала ее руку. Он зашел, и мы разговаривали с ней, но не друг с другом, а еще через полчаса она заснула и никогда больше не проснулась.
Но, по правде говоря, я готова была простить его. Он выглядел старым – это то качество, которое дети замечают в своих родителях самым последним, – и в нем чувствовалась какая-то болезненность, которая заставила меня засомневаться в своей, может, чрезмерной жесткости. Мы молча вышли из больницы. Он спросил, остановилась ли я уже где-нибудь в этом городе. Я ответила, что нет. Он открыл пассажирскую дверь, и я, засомневавшись на секунду, села в машину.
Мы приехали домой, который остался точно таким же, каким я его помнила, хотя и не была дома уже многие годы. Я сидела за обеденным столом, а он разогревал замороженные обеды. Мы вели осторожную беседу, точно так же, как когда я оканчивала школу.
Я спросила его о симулякре моей матери. Я решила для себя никогда не снимать и не хранить симулякров. У меня совершенно нет того благосклонного отношения к ним, как у остальных людей. Но в тот момент я подумала, что поняла, чего хотят все люди. Мне захотелось, чтобы частичка моей матери всегда была рядом со мной, как хоть какой-то знак ее присутствия.
Он протянул мне диск, и я поблагодарила его. Он предложил мне воспользоваться проектором, но я отказалась. Я хотела некоторое время сохранить собственную память о матери, прежде чем компьютерные экстраполяции нарушат мои собственные воспоминания какими-то постановочными кадрами.
(И так случилось, что я ни разу не воспользовалась этим симулякром. Вот, вы потом можете посмотреть, чтобы понять, как она выглядела. Но все мои воспоминания о матери совершенно реальны.)
Когда мы закончили ужинать, было уже поздно, и я пожелала ему спокойной ночи.
Я поднялась к себе в комнату.
И увидела семилетнюю себя, сидящую на кровати. На мне – той – было это ужасное платье, которое я, по всей видимости, вытеснила из своей памяти: розовое, в цветочках, а волосы были перевязаны бантом.
– Привет, меня зовут Анна. Приятно познакомиться.
Итак, многие годы он хранил вот это: наивную, беспомощную карикатуру. Когда я отказывалась с ним разговаривать, он включал эту замороженную копию и созерцал эту тень потерянной веры и утраченных чувств? Он использовал эту модель из моего детства, чтобы фантазировать о тех разговорах, которые мог бы вести со мной? Может, он даже изменил ее, чтобы убрать капризность и добавить побольше слащавой преданности?
Я почувствовала себя оскорбленной. Та маленькая девочка была, без сомнения, мною. Она вела себя, как я, говорила, как я, смеялась, двигалась и реагировала на все, как я. Но она не была мною.
Я выросла и изменилась, и я приехала поговорить со своим отцом, как взрослый человек. Но теперь я обнаружила, что часть меня была взята и заключена в этой штуке, часть, которая позволяла ему делать вид, что он имеет какое-то отношение ко мне, отношение, которое совсем не нужно было мне и которое даже не было настоящим.
В моем сознании всплыли образы тех голых женщин в его кровати из далекого прошлого. Я наконец поняла, почему они так долго являлись мне в кошмарах.
Притягательно в симулякре именно то, как он реплицирует саму сущность человека. Когда отец хранил симулякры этих женщин, он поддерживал тем самым свою связь с ними, с тем человеком, которым он был в их присутствии, а значит, совершал непрерывное эмоциональное предательство, что гораздо хуже моментной, физической неосторожности. Порнографическая картинка – это чисто визуальная фантазия, но симулякр делает снимок состояния разума, мечты. Но чьей мечты? То, что я видела в его глазах тем днем, не было отвратительным. Это было слишком личным.
Храня и постоянно проигрывая тот симулякр из моего детства, он мечтал, что вернет мое уважение и мою любовь, вместо того, чтобы не побояться посмотреть в глаза реальности и поговорить со мной настоящей.
Возможно, это мечта любого отца и матери: сохранить своего ребенка в тот краткий период времени между беспомощной зависимостью и формированием самостоятельной личности, когда папа и мама кажутся идеальными и безупречными. Это мечта о постоянном контроле и управлении, которая маскируется под любовь. Это мечта короля Лира о своей Корделии.
Я спустилась вниз по лестнице и вышла из дома, и мы никогда больше не разговаривали.
* * *
Пол Ларимор:
Теперь симулякр может пребывать в бесконечности. Он хранит воспоминания, но только смутные, так как разрешение онейропагиды недостаточно, чтобы снять каждое воспоминание клиентки. Он способен к обучению, но лишь в определенных рамках, потому что чем дальше вы отдаляетесь от момента съемки психической жизни клиентки, тем менее точны компьютерные экстраполяции. Даже лучшие из предлагаемых нами камер не могут проецировать более двух-трех часов.
Но онейропагида очень чутко снимает ее настроение, эмоциональную картину ее мыслей, детали, что заставляют ее улыбаться, ритм ее речи, точность и мельчайшие оттенки фигур ее речи, которые, может, даже не различимы близким человеком.
Поэтому через каждые два часа или что-то около того Анна перезагружается. Она снова возвращается домой из дневного лагеря и снова готова рассказать мне множество историй и задать бесконечное число вопросов. Мы разговариваем и наслаждаемся жизнью. Мы позволяем нашей беседе уйти очень далеко. И никогда эти разговоры не повторяются. Но она навсегда осталась той любознательной семилеткой, которая превозносит своего отца и считает его идеальным.
– Папа, расскажешь мне что-нибудь?
– Да, конечно. Что ты хочешь узнать?
– Расскажи мне еще раз киберпанковскую версию Пиноккио.
– Мне, наверное, и не вспомнить всего, что рассказал тебе в прошлый раз.
– Это ничего. Просто начни. А я тебе помогу.
