– Сяо лаоху, – сказал я и запнулся. Затем перешел на английский: – Это тигр.
Лаоху осторожно шагнул и заурчал, обнюхивая руки Марка.
Марк изучил узор рождественской оберточной бумаги на шкуре Лаоху.
– Это совсем не похоже на тигра. Твоя мама делает для тебя игрушки из мусора?
Я никогда не думал о Лаоху как о мусоре. Но тогда я смотрел на него и понимал, что он просто-напросто клочок оберточной бумаги.
Марк снова качнул голову Оби-Вана. Световой меч сверкнул, он качнул руками вверх-вниз. «Ощути Силу!»
Лаоху повернулся и прыгнул, сбросив пластиковую фигурку со стола. Она упала на пол и сломалась, а голова Оби-Вана закатилась под диван.
– Раааааа, – засмеялся Лаоху. И я вместе с ним.
Марк сильно толкнул меня.
– Это очень дорогая игрушка! Такую теперь ни в каком магазине не найдешь. Он, наверное, стоит дороже, чем твой папа заплатил за твою маму!
Я оступился и упал на пол. Лаоху зарычал и вцепился Марку в лицо.
Марк закричал, больше от страха и удивления, чем от боли. В конце концов, Лаоху был всего лишь бумажной фигуркой.
Марк схватил Лаоху, и хватка тигра ослабла, когда Марк сжал его в руке и порвал надвое. Он скомкал две половины бумаги и швырнул их в меня:
– Забери свой дурацкий дешевый китайский мусор!
Когда Марк ушел, я потратил много времени, безуспешно пытаясь склеить вместе разорванные части, выпрямить бумагу и снова свернуть Лаоху, следуя едва видимым сгибам. Другие животные медленно вошли в гостиную и собрались вокруг нас: меня и разорванной оберточной бумаги, которая раньше была Лаоху.
* * *
Но на этом моя схватка с Марком не закончилась. Марк был очень популярен в школе. И я не хочу вспоминать о том, чем обернулись для меня следующие две недели.
Я вернулся домой в пятницу, когда две адские недели подошли к концу.
– Сюэцзяо хао ма? – спросила мама.
Я ничего не ответил и ушел в ванную. Я посмотрел в зеркало. Я совсем не похож на нее, ну просто совсем.
За ужином я спросил у отца:
– Я выгляжу как китаёза?
Папа отложил в сторону палочки. Несмотря на то что я никогда не рассказывал ему, что происходит в школе, мне кажется, он обо всем догадывался. Он закрыл глаза и потер переносицу:
– Нет, не выглядишь.
Мама посмотрела на папу, ничего не понимая. Потом посмотрела на меня:
– Ша цзяо китаёза?
– По-английски, – сказал я. – Говори по-английски!
Она попыталась:
– Что случилось?
Я оттолкнул стоявшую передо мной миску вместе с палочками: жареный зеленый перец с говядиной, приправленной пятью специями.
– Мы должны есть американскую еду.
Папа пытался меня успокоить:
– Многие семьи время от времени готовят китайскую еду.
– Мы – не другие семьи. – Я посмотрел на него. В других семьях нет мам, которым здесь не место.
Он отвернулся. Затем положил руку маме на плечо:
– Я куплю тебе кулинарную книгу.
Мама повернулась ко мне:
– Бу хаочи?
– По-английски, – сказал я, повысив голос. – Говори по-английски!
Мама хотела прикоснуться к моему лбу, чтобы понять, не поднялась ли у меня температура:
– Фашао ла?
Я отбросил ее руку.
– Все хорошо. Говори по-английски! – срывающимся на крик голосом.
– Говори с ним по-английски, – сказал папа, обратившись к маме. – Ты ведь знала, что однажды это произойдет. Чего же ты ожидала?
Мама опустила руки. Она села, переводя обеспокоенный взгляд с папы на меня. Она пыталась что-то сказать, остановилась, снова попыталась и снова запнулась.
– Ты должна, – сказал папа. – Я не заставлял тебя раньше, но теперь Джеку надо стать частью этого общества.
Мама посмотрела на него.
– Если я говорю «любовь», то чувствую здесь, – она показала на свои губы. – Если я говорю «ай», то чувствую здесь, – она положила руку на сердце.
Папа покачал головой:
– Ты живешь в Америке.
Мама съежилась на своем стуле и стала похожа на буйвола, когда на того прыгал Лаоху и выдавливал из него живительный воздух.
– И мне нужны настоящие игрушки.
* * *
Папа купил мне весь набор героев «Звездных войн». Я отдал Оби-Вана Киноби Марку.
Я спрятал бумажный зверинец в большую коробку из-под обуви и положил под кровать.
На следующее утро зверушки вылезли и заняли свои любимые места в моей комнате. Я переловил всех и положил обратно в коробку, на этот раз хорошенько заклеив крышку скотчем. Однако звери так шумели, что в итоге я задвинул их в самый дальний угол чердака, как можно дальше от моей комнаты.
Если мама говорила со мной по-китайски, я отказывался ей отвечать. Через некоторое время она стала пытаться больше говорить по-английски. Однако ее акцент, ломаные фразы приводили меня в смущение. Я пытался поправлять ее. В конце концов она вообще перестала разговаривать, если я был рядом.
Мама начала выражать жестами то, что хотела мне сообщить. Она пыталась обнимать меня так, как это делали американские матери по телевизору. Я считал все ее движения гипертрофированными, неуверенными, нелепыми и неуклюжими. Она видела, как я раздражаюсь, и всегда останавливалась.
– Ты не должен так обращаться с матерью, – говорил папа. Однако при этом он не мог смотреть мне в глаза. Глубоко внутри он, должно быть, понимал, какую ошибку совершил, когда женился на китайской крестьянке в надежде, что та обретет свое место в предместьях Коннектикута.
Мама научилась готовить американскую пищу. Я играл в видеоигры и учил французский.
Иногда я видел ее за кухонным столом перед развернутым тыльной стороной вверх листом оберточной бумаги. Позже новый бумажный зверек появлялся на моем ночном столике и пытался ластиться ко мне. Я ловил его, сжимал так, чтобы из него вышел весь воздух, и убирал в коробку, хранившуюся на чердаке.
Мама перестала делать животных, когда я перешел в старшие классы. К тому времени ее английский значительно улучшился, однако я уже достиг возраста, когда мне было все равно, что она говорит и на каком языке.
Порой я приходил домой, видел ее хрупкий силуэт, движущийся по кухне, слышал, как она напевает под нос китайскую песенку, и не верил, что она – моя мать. У нас не было ничего общего. Для меня она как будто прилетела с луны. Я спешил в свою комнату, где мог вволю предаться своему на сто процентов американскому стремлению к счастью.
