Даже отец Эльзы не смог убедить ее мужа изменить свое решение. Он попросил Тэда переехать в Бостон и работать на него в юридической конторе. Он говорил, что дела идут превосходно и ему требуется помощь. Щеки Эльзы полыхали ярким румянцем при мысли о всех магазинах и моде Бикон-Хилла.
– Я ценю ваше предложение, – отвечал Тэд ее отцу, – но не думаю, что мое призвание – стать юристом.
Эльзе пришлось несколько часов успокаивать своего отца за чаем с только что открытой упаковкой свежего овсяного печенья. Но даже после долгой беседы с дочерью он отказался прощаться с Тэдом на следующий день, когда собрался уезжать обратно в Бостон.
– Будь проклят тот день, когда я подружился с его отцом, – довольно громко брюзжал он, так что Эльзе не стоило даже делать вид, что она ничего не слышала.
– Я устал от всего этого, – позже заявил ей Тэд. – Мы не знаем никого, кто сам что-нибудь здесь сделал. Все в Хартфорде просто продолжают дела, начатые своими отцами. Разве мы не должны быть нацией, в которой каждое следующее поколение собирает вещи и ищет для себя новое место под солнцем? Думаю, нам нужно уехать и начать свою жизнь. Ты даже можешь выбрать для себя новое имя. Правда здорово?
Эльзе нравилось ее имя. А Тэду нет. Поэтому он стал Джеком.
– Всегда хотел быть Джеком, – говорил он ей, будто имена – это рубашки, которые можно надевать и снимать. Она отказывалась называть его новым именем.
Однажды, когда Лили осталась с матерью наедине, та рассказала ей, что причиной тому послужила Война.
– Пуля конфедерата уложила его в госпиталь уже через день после того, как твой отец появился на поле боя. Вот что случается с мужчиной, когда он вынужден в течение восьми месяцев лежать на спине. Ему в голову приходят различные странные мысли, и даже явление всех ангельских чинов не способно выбить эти мысли у него из головы.
Если повстанцы несли ответственность за то, что их семья переехала сюда, в Айдахо, то, как казалось Лили, не такими уж они были плохими людьми.
Лили на своем опыте убедилась, что если она останется дома, то мать найдет для нее какое-нибудь занятие. Пока снова не началась учеба, Лили поняла, что лучше всего уходить из дома утром при первой же возможности и не возвращаться до ужина.
Лили любила проводить время на холмах, чуть в отдалении от города. Леса желтых сосен, горных кленов и калифорнийских пихт скрывали ее от полуденного солнца. Она могла взять с собой немного хлеба и сыра и так пообедать, запивая чистой водой из многочисленных ручьев. Целыми днями она собирала листья, изъеденные гусеницами так, что своими формами начинали напоминать самых разных животных. Когда ей становилось скучно, она переходила вброд речку, чтобы немного остыть. Прежде чем зайти в воду, она задирала задний нижний край платья, протягивала его между ног и затыкала впереди за пояс. Она очень радовалась, что матери не было поблизости, и та не видела, как она превращает свою юбку в штаны. И так было гораздо проще ходить по грязи и по воде, ведь платье теперь совершенно не мешало.
Лили шла вниз по течению вдоль мелководного берега речки. День выдался даже не теплым, а жарким, и она то и дело плескала воду на шею и лоб. Лили искала птичьи гнезда в ветвях и следы енотов в грязи. Она думала, что может идти так бесконечно: в полном одиночестве, ничего не делая, ноги в холодной воде, теплое солнце греет спину, с собой – сытный обед, который можно съесть в любую минуту, а позже, дома, ее ждет еще более вкусный ужин.
Едва различимые звуки поющих мужских голосов раздались за изгибом реки. Лили остановилась. Возможно, там был лагерь золотоискателей. Вот бы за ними понаблюдать!
Она вышла на берег и углубилась в лес. Песня стала громче. И хотя она не могла различить слова, мелодия дала ей понять, что такую песню она никогда прежде не слышала.
Девочка аккуратно прошла между деревьями, оставаясь в тени. Легкий ветерок быстро высушил пот и воду на лице. Ее сердце начало биться быстрее. Она уже четче различала поющие голоса. Один глубокий мужской голос выводил слова, которые она не могла разобрать, странная мелодия напоминала ей то, как звучала китайская музыка. Затем отвечал хор других мужских голосов. По медленному, вымеренному ритму она догадалась, что песня – трудовая, когда все слова и музыка идут в такт с дыханием и пульсом работающего человека.
Она вышла на край леса и, спрятавшись за толстый ствол клена, украдкой выглянула, чтобы посмотреть на поющих у речки мужчин.
Однако ручья нигде не было.
После того как они поняли, что на этом изгибе могут быть россыпи, китайские старатели построили запруду, чтобы отвести речку в сторону. Там, где она была раньше, теперь пять или шесть старателей вгрызались в грунт кирками и лопатами. Другие работали в уже выкопанных областях, извлекая из трещин золотоносный песок и гравий. Мужчины трудились в своих соломенных шляпах, надежно защищавших их головы от палящего солнца. Как теперь увидела Лили, песню запевал сам Логан. Краснолицый китаец обернул свернутую косынку вокруг своей пышной бороды и заткнул ее концы под рубашку, чтобы она не мешала работе. Каждый раз, начиная реветь очередной куплет песни, он прекращал работу, вставал прямо, опираясь на лопату, и его борода под косынкой двигалась в такт песне как зоб петуха. Лили чуть было не захихикала.
Громкий звук выстрела раздался средь всего этого шума и раскатами эха прокатился по берегам осушенного ложа реки. Пение оборвалось, и старатели стали как вкопанные. Горный воздух сделался безмолвным, только лишь звуки встревоженных и поднявшихся в воздух птиц нарушили эту гнетущую тишину.
Из леса на противоположной от Лили стороне реки вышел Крик, медленно помахивая над головой пистолетом, из которого только что выстрелил. За ним шел Оби, нацеливая с каждым своим шагом ствол обреза то на одного старателя, то на другого.
– Так-так-так… – сказал Клик. – Глянь-ка, что у нас здесь. Поющий цирк китайских макак.
Логан спокойно смотрел на него.
– Что, парни, вам надо?
– Парни? – заголосил Крик. – Оби, ты только послушай. Китаец только что назвал нас «парнями».
– Я сейчас разнесу ему голову, и он перестанет болтать, – сказал Оби.
Логан двинулся в их сторону. За собой он волочил лопату, зажав ее в огромной ладони своей длинной руки.
– Стой где стоишь, вонючая желтая обезьяна! – Крик направил на него пистолет.
– Что тебе надо?
– Мы пришли, чтобы забрать свое, разумеется. Мы знаем, что вы хорошо хранили наше золото, и, наконец, пришли за ним.
– У нас нет никакого вашего золота.
– Господи, – сказал Крик, покачав головой, – я давно слышал, что китайцы все воры и лжецы из-за того, что с детства едят крыс и опарышей, но старался относиться непредвзято к жителям Поднебесной. Но теперь-то я убедился во всем этом.
– Паскудные лжецы, – подтвердил Оби.
