– Что ухмыляешься? - побагровел Евгений Львович. - Гением себя считаешь? Держателем акций? А мы тут для тебя чиновники, мелкая сошка? Ничего не соображаем? Я, между прочим, физтех заканчивал!
– Я знаю, - пробормотал Арсений Васильевич, озадаченный вспышкой раздражения директора. - Никем я себя не считаю…
– Тогда почему народ на тебя жалуется?!
– Какой народ? - не понял Гольцов.
– Обыкновенный! В приёмную звонят, мне звонят, грубишь подчинённым, заставляешь допоздна задерживаться, ни с чьим мнением не считаешься!
– Да кто это тебе… вам сказал?! - изумился Арсений Васильевич. - Никого я не заставляю задерживаться, а если кто остаётся до вечера, это его личная инициатива. Да и чужое мнение я всегда учитываю, никто не жаловался…
– Всё, иди работай, - внезапно остыл Евгений Львович. - Тему сдавай, чтоб к понедельнику был готов принять комиссию. Получу ещё один сигнал о самодурстве - поставлю вопрос об увольнении.
– Бред какой-то! - пожал плечами растерянный Арсений Васильевич. - Такого ещё не было… до свидания…
– Будь здоров.
Арсений Васильевич поплёлся к себе в лабораторию, ломая голову над словами директора «сигнал о самодурстве» и «народ на тебя жалуется». Свой «народ» он знал хорошо, сотрудники его уважали и никогда не жаловались. Во всяком случае, психологическая атмосфера в коллективе была спокойная, деловая. Однако не мог же Назаров всё это выдумать? Значит, кто-то же всё-таки нажаловался на завлаба, недовольный его руководством? Кто? Кому это понадобилось и для чего? Чтобы занять его место?
– Бред! - вслух повторил он, не замечая недоумённо оглянувшихся на него работников института.
В своём кабинете Арсений Васильевич выпил полграфина минералки и битый час размышлял над причинами полученного выговора. Потом увлекся работой и забыл обо всём. До вечера. В шесть лично проверил, кто остался на рабочем месте, твёрдо выпроводил энтузиастов Сережу Сергиенко, Толю Юревича и Женю Шилова. Походил по опустевшей лаборатории, разглядывая рабочие столы, компьютеры, экраны, аппаратные стойки. Выключил забытый кем-то осциллограф. Показалось, кто-то посмотрел на него из стены угрюмо и недовольно.
– Бред! - вздохнул Арсений Васильевич, решительно направляясь к выходу из лаборатории.
Однако его бедствия этим днём ещё не закончились.
Во-первых, на улице к нему пристал какой-то мужик бомжеватого вида, попросил пять рублей, а когда Гольцов дал ему монету, потребовал ещё пять и не отставал, грозя всяческими карами, пока Арсений не дал ему ещё десять рублей.
Во-вторых, недалеко от дома его столкнула с тротуара в снег какая-то веселящаяся шпана, связываться с которой не имело никакого смысла. Упал Арсений Васильевич неудачно, на ушибленную руку, и чуть не взвыл от боли в плече, отдавшейся в шее и в голове. Уж не перелом ли какой? - подумал он с испугом, баюкая руку. Надо к врачу сходить…
К врачу, конечно, не пошёл. Боль отступила, сердце успокоилось. Мысли вернулись к теме разговора с директором. Дома Арсений Васильевич переоделся не спеша, потушил овощи, поужинал, сел перед телевизором, желая расслабиться и отдохнуть, но в это время тренькнул входной звонок.
Он открыл дверь, впустил сына вместе с клубом морозного пара. Сын снял шапку, куртку, повернулся, и Арсений Васильевич увидел у него под глазом свежий синяк.
– А это что у тебя за украшение? Откуда бланш?
– Упал с кровати, - криво улыбнулся Кирилл, растирая нос и щёки. - Ух и мороз! Налей чего-нибудь горяченького, папа, внутри всё заледенело. Пешком топал от автобусной станции.
– Почему не подъехал на маршрутке?
– Денег нет.
Арсений Васильевич с немым изумлением уставился на сына:
– Я же тебе три дня назад деньги дал, на неделю вперёд.
Кирилл отвёл глаза:
– Я потерял…
Арсений Васильевич с трудом сдержался от ругательства, вздохнул, сгорбился, теряя интерес к разговору, побрел на кухню, волоча ноги. Сын врал, это было очевидно, но уличать его во лжи не хотелось. Вообще ничего не хотелось, даже жить.
Зашипел чайник, нагреваясь.
В кухне появился Кирилл, робко приблизился к отцу:
– Прости, пап… я проиграл деньги… в казино… хотел выиграть…
Арсений Васильевич молчал.
– Понимаешь, не хочется всё время зависеть от тебя… вот я и решил…
Арсений Васильевич продолжал молчать, глядя в стол.
– Я больше не буду, честное слово!
Арсений Васильевич молчал.
– Я уже ищу работу, завтра собеседование… Ну, что ты молчишь?
– Хорошо, - тусклым голосом ответил Арсений Васильевич. Выключил чайник. - Заварка на столе, вот сахар, пряники, сухари, пей.
Вышел из кухни. Голова была пустая как воздушный шар, появлявшиеся в ней мысли быстро превращались в дымные струйки, растворялись в пустоте и исчезали, не оставляя следа.
– Пап, я больше не буду тебя расстраивать, - пробубнил Кирилл, не решаясь подойти ближе. - Вот увидишь!
Человек - то, что он делает, а не то, что он думает и о чём мечтает, - вспомнил чьё-то высказывание Арсений Васильевич. Очнулся, посмотрел на сына, у которого дрожали губы, и ему стало до острой тоски в сердце жаль Кирилла. В том, что сын такой безвольный и неустроившийся в жизни, была большая доля вины и Гольцова-старшего.
Арсений Васильевич шагнул к сыну, поймал его испуганно-вопрошающий взгляд, обнял. Кирилл замер на мгновение и вдруг прижался к отцу изо всех сил, как это бывало в далёком детстве, забормотал что-то.
– Помолчи, - оборвал его Арсений Васильевич. - Не надо много говорить. Я тоже перед тобой виноват, не смог воспитать самого необходимого - ставить цель и добиваться её. Ты всё ещё живёшь по детским меркам, пора становиться взрослым.
– Я понимаю…
– Молчи! Я тоже взрослел медленно. Моё детство по сути закончилось только с рождением дочери, твоей сестры. Да и то я не уверен. Но я поставил цель и стал самостоятельным уже в восемнадцать лет. Теперь твоя очередь.
– Я всё сделаю…
– Хочу верить. Всё, не будем больше об этом. Пошли пропустим по рюмочке коньяку и посидим.
– Я не буду!
– Хорошо, будешь пить чай, - улыбнулся Арсений Васильевич.
Они сели за кухонный стол. Кирилл оживился, начал рассказывать, чем занимается. Арсений Васильевич поделился своими заботами, и этот разговор был настолько лёгок и приятен, что оба едва ли не впервые в жизни почувствовали себя действительно б л и з к и м и людьми.
Телевизор смотрели вместе. Тоже впервые за последние несколько лет. Потом Кирилл лег спать, а Арсений Васильевич ещё час задумчиво слонялся по квартире, вспоминая свои прежние беседы с детьми и анализируя своё поведение. Вспомнились походы с дедом в баню, зимой, которые маленькому Арсению не сильно-то и нравились. Однако дед сумел-таки привить внуку любовь к чистоте, точнее, к о щ у щ е н и ю оглушающе-радостной расслабленной чистоты тела, и зимние выходы в баню помнились до сих пор, хотя прошло уже больше сорока лет.
