Зарядка, более длительная, чем обычно: мышцы требовали нагрузки, что уже начинало восприниматься как нормальное явление.
Легкий завтрак: яичница, кофе, бутерброд с сыром. Есть не хочется, просто дань традиции, привычка. Не попробовать ли пару деньков вообще не есть? Ради любопытства? Так сказать, полечиться голоданием?
Он почистил сковороду хлебом, поставил в раковину. Сковороду подарила ему дочь - «знаменитую» «Тефаль»: не пригорает, и мыть удобно, ничего отскрёбывать не надо.
Арсений Васильевич усмехнулся, вспомнив рекламный слоган известного юмориста: «Тефаль», ты всегда
думаешь о нас. И мы уже начинаем понимать, что именно ты о нас думаешь».
Звонок в дверь.
Кто это, ёлки зелёные? Неужели сосед, с утра пораньше опохмелиться захотел? Не повезло мужику на старости лет, не с кем поговорить, вот он и наведывается чуть ли не каждый день.
Арсений Васильевич открыл дверь.
Не сосед. Двое мужчин, один в штатском, постарше, второй милиционер - лейтенант, помоложе.
– Извините за вторжение, - вежливо сказал лейтенант, коснувшись околыша фуражки. - Я ваш участковый, лейтенант Семенченко. Мы бы хотели задать вам пару вопросов.
Арсений Васильевич прогнал возникшее ощущение взгляда в спину, сделал жест рукой: проходите. Но в гостиную никого не пригласил, остановился в прихожей.
– Простите, я тороплюсь на работу. Слушаю вас.
Лейтенант заглянул в тетрадочку, которую держал в руке:
– Вы Арсений Васильевич Гольцов, так?
– Так точно.
Мужчина в штатском, широкоплечий, краснолицый, с шелушащимся от загара носом, улыбнулся:
– Вы отвечаете как офицер.
– Я офицер, - пожал плечами Арсений Васильевич.
Штатский посмотрел на милиционера. Тот кивнул:
– Бывший, капитан в отставке.
– Бывших офицеров не бывает, - качнул головой Арсений Васильевич. - Я служил срочную на Дальнем Востоке в зенитно-ракетных войсках. Люди бывают разные, некоторые и в армии остаются сугубо гражданскими лицами. Я - офицер. Гости переглянулись.
– Да, конечно, - пробормотал участковый. - Собственно, мы вот по какому вопросу. Вчера вечером в вашем дворе был найден автомобиль, серая «Лада-70». Вы случайно её не видели?
Сердце ёкнуло. Арсений Васильевич вспомнил слова Максима о том, что за ним следят. Причём две команды. Одна из них имела ту самую машину - серую «семидесятку».
– Нет, не видел. А что?
– В ней были обнаружены трупы молодых и не очень молодых людей без документов.
В воздухе повисла пауза.
Арсений Васильевич с трудом сдержал восклицание. Перевёл дух. Сделал вид, что переживает. Страх, упавший на голову, едва ли можно было назвать простым переживанием.
– Их убили?!
– Предварительное заключение: у всех троих случилась внезапная остановка сердца. Возможно, их напугали. Вы не видели во дворе подозрительных лиц, машин?
Арсений Васильевич снова вспомнил Максима и его группу. Неужели это их рук дело? Перед глазами возникло лицо майора, знакомого с Мариной, твёрдое, волевое, умное. Нет, такой человек не мог взять и убить троих подозреваемых в слежке. Он не из той породы. Защитить даму - пожалуйста, но не убить. Во всяком случае, без веских причин.
– Нет, пожалуй, - покачал Гольцов головой. Я возвращался поздно, не обратил внимания.
– Ваши соседи будто бы видели новую «Хёндэ» стального цвета, с московскими номерами.
– Я не видел.
– Жаль. - Лейтенант захлопнул тетрадочку, козырнул. - Вспомните что, позвоните в милицию.
Мужчина в штатском, не сводящий с лица хозяина изучающих глаз, вышел первым, за ним лейтенант.
Арсений Васильевич прислонился к косяку двери, унимая дрожь в коленях. Правильно, что собрался в отпуск, вдруг пришла мысль, и чем скорее, тем лучше. А здесь пока всё и успокоится.
С этим настроением он и пошёл на работу. В десять, после оперативки, напросился на приём к директору.
Что говорил, какие доводы приводил, не помнил. Но отпуск получил! И в расслабленном состоянии созвал лабораторную «думу», чтобы сообщить всем радостную весть об отпуске, обсудить планы лаборатории и передать бразды правления Юревичу.
Однако обрадовались не все. Анатолий получал в результате дополнительную нагрузку, взвалив на плечи обязанности заместителя, а Оксана надеялась, что в отпуск они поедут вместе. После совещания она прибежалa в кабинет со слезами на глазах, и Арсению Васильевичу стоило больших усилий успокоить девушку. Прищлось пообещать ей совместный отдых на море летом. Он мог бы, конечно, поступить иначе, жёстко оборвать отношения, признаться в том, что не любит Оксану, да и стар для неё, но в такие моменты всегда вспоминался дед, который говорил: что ты дашь людям, то к тебе и вернётся - забота, любовь, доброта, уважение… и зло тоже. Поэтому Арсений Васильевич редко ссорился с близкими, друзьями и даже просто с окружающими его людьми, следуя принципу деда. Правда, особой реакции мира на этот принцип он не замечал. Жизнь проходила размеренно и несуетливо, без крутых зигзагов и поворотов, как асфальтовый каток, лишь изредка поднимаясь на вершины счастливых открытий или обрываясь в бездну горя. Так было, когда умерла жена. Арсений Васильевич думал, что не выдержит удара, и не хотел жить. Однако выкарабкался. Спасла поддержка детей, друзей и, как ни неприятно вспоминать, энергоподпитка Диспетчера. Впрочем, иногда Арсений Васильевич начинал думать, что смерть жены была запланирована «водителями коррекции», чтобы экзору ничто не мешало выполнять свою работу с полной отдачей.
Вечером в кабинете собрались бывшие радиоинститутские однокурсники: Женя Шилов, Серёга Сергиенко, Анатолий Юревич. Открыли бутылку «Абсолюта», налили по стопочке, выпили за удачный отпуск начальника. Веселья это не прибавило, но тонус компании повысился. Женя рассказал пару анекдотов. Посмеялись. Но всё испортил Сергей, вдруг заговоривший о демографии. Он жил практически в центре города, на улице Чкалова, рядом с рестораном «Спутник», и его возмутило, что в ресторан ходят одни выходцы с Кавказа. Да и принадлежалон, по слухам, не то грузину, не то армянину.
Заговорили о положении коренного населения, быстро вымирающего в больших городах, о замещении славян азиатами и смуглолицыми представителями Кавказских гор.
Арсений Васильевич больше слушал, чем говорил. Он читал доклад Комиссии по демографии Совета Европы, в котором говорилось о бедственном положении белой расы. На огромной территории от Рейкьявика до Москвы смертность белых людей превышала рождаемость. А на их место приходили афроазиаты, иранцы, турки, арабы, жители Кавказа и китайцы. По прогнозу экспертов Еврокомиссии, в две тысячи пятидесятом году даже на Трафальгарской площади и Даунинг-стрит в Лондоне перестанут попадаться светлые лица, останутся лишь выходцы из Юго-Восточной Азии. На Елисейских Полях в Париже будет слышна только арабская речь, дамы в хиджабах превратятся в законодательниц местной моды, турецкий язык в Германии признают государственным, орды голодных, злобных и вооружённых до зубов албанцев будут бродить по Риму, Россия же от Владивостока до Урала «пожелтеет», а от Урала до Калининграда заговорит с сильным кавказским акцентом. И Арсений Васильевич верил, что именно так и случится, если государственная власть не примет каких-либо действенных мер по пресечению процесса миграции. Впрочем, на государственную власть особой надежды как раз и не было.
