Полковник поскрёб щетину на подбородке:
– Арсений вроде бы собирался к сыну в Муром, помочь ему хотел с ремонтом квартиры. А поехал ли - не ведаю.
– Дома его нет.
– Значит, уехал. Мог и к дочери заскочить, в столице она живёт, в гимназии работает.
Максим хотел признаться, что знает об этом, но передумал:
– Спасибо, Феликс Константинович.
Брови полковника прыгнули на лоб.
– Вы и меня знаете?
– Служба такая. Не подскажете адрес сына Гольцова в Муроме?
– По-моему, он живёт где-то на Московской улице, в старинной трёхэтажке, Арсений мне говорил. А номер дома не помню. Ну, для вас не проблема добыть нужный адресок, майор.
– Разумеется. Ещё раз прошу извинить. До свидания. - Максим коснулся пальцем лба, сбежал по лестнице вниз, провожаемый взглядом полковника в отставке.
– Ну? - встретил его вопросом Кузьмич.
– Баранки гну! - ответил Максим в том же тоне. - В Муром укатил наш клиент, к сыну.
– Едем туда?
– Куда же ещё? У нас есть адрес сына Гольцова?
– Должен быть. - Штирлиц раскрыл ноутбук, покопался в папке оперативных сведений. - Вот: Гольцов Кирилл, двадцать пять лет, город Муром, улица Московская, дом шесть, квартира пять, второй этаж.
– Поехали.
– Лучше всего ехать через Владимир.
– Я знаю.
Максим сел за руль своей «революционной» «Хёндэ», способной развивать скорость в двести пятьдесят километров в час, и вывел её со двора гольцовского дома.
До МКАД домчались за полчаса, свернули на Кольцевую, а с неё - на Горьковскую трассу. Несмотря на конец рабочего дня, машин из Москвы выезжало мало, поэтому Максим гнал по-серьёзному, не обращая внимания на посты автоинспекции. Один пост их пропустил, возле Орехово-Зуево, инспектор просто не успел махнуть жезлом, на втором их попытались остановить - у въезда во Владимир, но гнаться за машиной не стали. Возможно, посчитали, что так нагло могут ездить только свои. Или откровенные бандиты.
В Муром «Хёндэ» въехала в начавшихся сумерках, преодолев в общей сложности четыреста километров за четыре часа.
В летописях Муром - Максим читал об этом - впервые упоминался под восемьсот шестьдесят вторым годом как поселение племени «мурома». Уже в те времена он был крупным центром торговли с волжскими булгарами, купцами из черноморской Тавриды и смуглолицыми гостями с далёкого Востока. Археологи часто находили на муромской земле арабские монеты восьмого века и изделия греческих мастеров.
Правили Муромом киевские князья - сын Владимира Святославовича Глеб, черниговские - Олег Святославич, московские - сын Владимира Мономаха Изяслав, и многие другие. Глеба муромцы сначала не пустили в город, узнав, что он собирается обратить их в христианскую веру. Поняв, что их «одолети невозможно», Глеб распорядился построить для себя укреплённое подворье на холме и возвёл там небольшую деревянную церковь Спаса. Впоследствии на этом месте возник старейший в Муроме Спасский мужской монастырь. Но и после крещения Руси символ креста практически отсутствовал в философской концепции градостроительства Мурома. Лишь одна узорчатая четырёхконечная фигура Троицкого собора отдалённо ассоциируется с крестом, но и она в смысловом контексте с другими изображениями читается иначе - как символ устойчивости мира: четыре стороны света, четыре времени года, четыре периода суток, четыре поры человеческой жизни.
Во времена татаро-монгольского нашествия (по другим источникам - обычных междоусобных войн) двенадцатого-тринадцатого веков деревянный Муром сгорел дотла. Но вновь был отстроен в четырнадцатом веке князем Юрием Ярославичем. И хотя много раз после этого город разрушали, грабили, жгли, он выстоял, оставаясь деревянным до шестнадцатого века. Даже кремль Муромский был деревянным. Потом начали строить каменные храмы: муромский мужской монастырь Благовещения, женский Троицкий, церковь Николы Набережного, дома местной знати - купцов Зворыкина, Черкасова, Коровина, Болховитинова, графа Шуйского, князей Веневитинова и Пожарского.
В девятнадцатом веке Муром настолько прославился изделиями из теста, что в его герб поместили три калача. К началу двадцать первого века эта слава несколько подувяла, однако пирожные, торты и булочки с маком здесь по-прежнему были хороши, в чём и убедились приезжие, попив чаю в первом же кафе в центре города.
Отметили они и своеобразный контраст городского облика. Чистый, красивый, ухоженный центр Мурома бурлил оживлённой деловой жизнью, запруженный потоками машин, но стоило углубиться в прибрежные слободские переулки, и со всех сторон к тебе подступает тишина. Кругом деревянные дома с резными подзорами и ставнями, каменные старинные особнячки под ещё по-весеннему негустыми кронами деревьев, скрипящие калитки осевших ворот, высокие лестницы с шаткими ступенями, спускающиеся с откосов берега к Оке среди намечающихся зарослей лопухов и крапивы. Словно оживают страницы какой-то давно прочитанной в детстве книги, оставившей в душе смутные, но тёплые воспоминания.
Максим с трудом отвлёкся от созерцания улицы. Насколько помнилось, на него всегда влияли старинные русские городки типа Ярославля, Почепа, Новгорода, Мурома, сохранившие запах старины.
Нашли улицу Московскую и дом номер шесть.
Стемнело, однако благодаря вспыхнувшим фонарям дом был виден хорошо, трёхэтажный, похожий на особняк средней руки, с вывеской «Продукты» на фасаде - на первом этаже располагался магазин - и рекламой фильма «Дневной позор» на крыше.
– Иван Дрожжевич, - сказал Максим. - И Герман.
Шаман и Штирлиц вылезли из машины, скрылись за углом дома.
– А если его и здесь нет? - подал голос Кузьмич.
– Поедем в деревню, - сухо сказал Максим.
Помолчали.
– Можно, я тоже схожу, разомнусь? - не унимался Кузьмич.
– Сиди!
– Смотрите-ка, - показал пальцем в небо Писатель. - Птицы в шар собрались!
Максим выглянул из машины.
Действительно, над домом крутился ажурный птичий шар, из которого по одной и парами вылетали вороны, воробьи, трясогузки и снова возвращались в стаю.
– Я такое явление в Жуковском видел, - не особенно удивился Кузьмич, - когда мы за клиентом топали. Интересно, что их заставляет собираться в шар, какая сила? Или инстинкт?
– Это ты у них спроси.
К машине подошли Шаман и Штирлиц.
– Утверждать не берусь, но похоже клиент здесь, - доложил капитан. - В квартире разговаривают двое мужиков, я послушал сквозь дверь. Да и Иван Дрожжевич согласен с этим.
Все выжидательно посмотрели на Максима.
– Как стемнеет, будем брать, - вспомнил Писатель с улыбкой знаменитую фразу из фильма «Джентльмены удачи». - Будем ждать?
