В Муроме Максим легко нашёл квартиру Кирилла, сына Гольцова, поскольку адрес ещё не выветрился из памяти, он был здесь с группой в апреле, спасая клиента от подосланных убийц.
Кирилл находился дома, возился с компьютером, сидел за столом в одних трусах - в квартире было жарковато, несмотря на открытые окна. Увидев Разина, он удивился, но впустил, так как помнил майора по апрельским событиям.
По его словам, отец к нему не заезжал, лишь позвонил недавно. Что Гольцов-старший три месяца npoвалялся в спецклинике ФСБ, Кирилл не знал.
– А что с ним? - разволновался он. - Где папа сейчас?
– Это я хотел тебя спросить - где он, - улыбнулся Максим. - Сам его ищу, думал, он из Москвы к тебе поехал.
– Нет, ко мне он не заезжал.
– В таком случае дай мне адрес ваших родичей в Родомле.
– Там бабушка Надя живёт, папина мама.
– Туда я и поеду. Если не найду его там, буду искать дальше, мне твой отец нужен позарез. Ты знаешь адреса других ваших родственников?
– Дядя Вася живёт в Твери, это его двоюродный брат… Тётя Валя в Ярославле… ещё дедушка Иннокентий на Алтае, но того адреса я не знаю.
– Давай всё, что есть.
Записав адреса, Максим немного успокоил папня, поговорив о компьютерах, - Кирилл великолепно знал тему, попрощался с ним и уехал, предупредив, чтобы он никому больше не говорил о возможном местонахождении отца.
От Мурома до Родомля Максим доехал за час, в аккурат к ужину. Захотелось есть, и он завернул к ресторанчику в центре селения, имеющего вполне городской вид. Ресторан назывался «Десна», внутри его было тихо, прохладно, уютно, играла негромкая музыка, посетителей можно было пересчитать по пальцам, и Максим с удовольствием поужинал, отдыхая после долгой дороги.
Пока он ел, погода снаружи изменилась. Небо закрыли облака, подул ветерок, выметая с улиц остатки жары.
У машины Разина толпились зеваки, мальчишки и пара взрослых, рассматривая невиданный здесь прежде аппарат.
– Дядь, а сколько в ней лошадей? - поинтересовался один из мальчишек, обнаружив знание технических терминов из области автотранспорта.
– Четыреста, - ответил Максим, боковым зрением отмечая действия взрослых, отодвинувшихся к своей машине - белой «Калине» и наблюдавших за ним.
– Ого! А за сколько секунд она набирает сто вёрст?
– За четыре.
– Круто!
Максим отъехал от ресторана, оставив позади восхищённых пацанов и двух мужчин, садящихся в «Калину», потом сдал назад, поравнялся с ней:
– Эй, мужики, не подскажете, где здесь улица Пушкина?
– Не здешние мы, - буркнул один из мужиков, небольшого роста, подвижный, с неприметным лицом и серыми глазами.
«Калина» хлопнула дверцами и уехала.
Максим проводил её пристальным взглядом, вспоминая такую же отечественную лайбу, которая не раз попадалась ему на глаза в Москве и в Жуковском. Но не может же она следовать за ним незаметно от самой столицы? Даже если предположить, что её пассажиры ведут за ним слежку. Или может?
Ерунда, не придавай значения совпадениям, заявил внутренний голос, так и свихнуться недолго. Вряд ли Пищелко успел организовать преследование сбежавшего майора, а куда тот поехал, полковник знать не мог.
– Дядь, улица Пушкина к лесу выходит, - сказал Мальчишка, интересовавшийся машиной. - Вам сейчас надо по Краснофокинской прямо, на светофоре налево, хоть он и не работает, а через переулок по Толстого ещё раз налево. Там церковь стоит новая, увидите.
– Спасибо, дружище, - сказал Максим. - Тебе сколько лет?
– Двенадцать.
– Машины любишь?
– Я уже трактор могу водить! - гордо заявил пацан, шмыгнув носом.
– Быть тебе гонщиком!
Улыбаясь, Максим направил «Хёндэ» путём, который ему указал юный абориген.
У церкви повернул налево, разглядывая бревенчатые домишки окраины Родомля, - чистая деревня, ёлки палки, аж душу защемило, так она была похожа на родную деревню Максима на Брянщине, - и таблички с названиями улиц. Появилась и табличка «ул. Пушкина, 4» Действительно, недалеко от леса. Никакого асфальта, хотя улица явно подравнивалась грейдером, сплошной ковёр травы у заборов, сады, пара стареньких «Жигулей» у ворот, продуктовый киоск, тишина. И… что это?
Максим остановил машину.
Над одним из домов метрах в ста пятидесяти от поворота, скрытом плодовыми деревьями, крутился, постепенно рассыпаясь, птичий шар!
Максим вспотел.
Ошибки быть не могло: это явление напрямую зависело от «космической» деятельности Гольцова, значт, Арсений Васильевич находится здесь. Однако что происходит? Он же утверждал, что больше не работает на Систему! Порвал с Диспетчером. Не включается в сеть коррекции. Почему же тут образовался шар? Может быть, там, в клинике, ему подсадили какую-то особую программу и он не знает, что продолжает работать под контролем?
Максим мотнул головой.
Не может быть! Такого рода деятельность требует включения сознания, интеллекта. В состоянии «сна» ничего не откорректируешь. Но, что если Гольцов теперь не экзор, а, скажем, просто передатчик? Ретранслятор? Диспетчер понял, что с ним не договоришься, и решил поступить иначе: превратить строптивца в ретранслятор потоков энергии, которыми может управлять другой человек. Или не человек. Сам Диспетчер, к примеру.
Молодец, майор! - восхитился внутренний голос. Голова у тебя варит!
Максим усмехнулся собственной оценке… и напрягся, кто-то посмотрел на него со стороны, такое впечатление - из дома напротив, и взгляд этот был так оценивающе профессионален, что оторопь взяла. Сомнений не было: улица находилась под чьим-то визуальным контролем.
Ах, Арсений Васильевич, Арсений Васильевич, мысленно покачал головой Максим, как вы неосторожны! Вам же нельзя выходить в эфир, сразу начинают проявляться побочные эффекты. Или вы это делаете неосознанно?
Однако что же делать в такой ситуации? Ввалиться к нему в хату, доложить о слежке и попытаться вывезти отсюда? Или дождаться каких-то активных действий со стороны наблюдателей?
Мимо прошли две девушки с кружками молока в рукax, покосились на диковинную машину Разина, отперли калитку, вошли в дом напротив под номером 5.
Решение созрело мгновенно.
Максим открыл капот, вылез из машины, поднял крышку капота, заглянул туда. Сделал вид, что копается
в моторе. Потом направился к калитке, зашёл в палисадник, постучал в дверь, не обнаружив кнопки звонка Через минуту дверь скрипуче отворилась, на пороге возникла одна из девчушек, светленькая, большеглазая, с булкой хлеба в руке и кружкой молока в другой. На вид ей было лет десять. В глазах ни капли недоумения или страха, чистое детское любопытство.
