«Наконец-то!» – мысленно воскликнул Бенедикт. И, улыбнувшись, сказал:
– Если хотите, чтобы было тихо, то именно вам придется сдерживаться.
Он помог ей сесть, чтобы можно было освободить ее от лифа и корсета. Потом повернулся к ней лицом и стал исследовать ее тело так же нежно и осторожно, как до этого исследовал лицо. Вот ее плечи, которые он когда-то закутывал в шаль. А вот… Бенедикт легонько провел пальцами по ее животу, затем пальцы его скользнули ниже, и он осторожно надавил, отчего Шарлотта заерзала и снова застонала.
– Тихо, – напомнил он.
И тут же провел ладонью по ее спине, после чего уткнулся носом в одну из грудей. Ее мягкие округлости были восхитительно теплыми, и от них пахло душистым мылом. Он стал легко покусывать груди, затем припал губами к одному из сосков. Нежный бутон тотчас налился и стал тугим.
– Да, – прошептала Шарлотта, – вот так… – И дыхание ее участилось.
А Бенедикт продолжал ее ласкать, и вскоре она беспокойно задвигала бедрами, то и дело их приподнимая.
Бенедикт мысленно улыбнулся. Что ж, эта женщина пришла к нему за удовольствием, и уж он-то позаботится о том, чтобы она его получила.
– Соскользните по кровати, – сказал он, – и сядьте на мой дорожный сундук.
Бенедикт встал, подал ей руку и помог пересесть в изножье кровати, где стоял его морской сундук.
– Вы хотите, чтобы я села на сундук? – с улыбкой проговорила Шарлотта. – Что, собираетесь рассказать мне сказку?
– Гм… скажем так: я собираюсь ее разыграть. Думаю, она вам понравится, особенно концовка.
– Ладно, хорошо, – отозвалась Шарлотта.
Она села на плоскую крышку сундука, а Бенедикт присел перед ней на пол. Приподняв ее юбки, он тотчас же раздвинул ее ноги и тихо спросил:
– Можно?
Шарлотта поняла, что он имел в виду.
– Да, – шепнула она.
Скрипнуло дерево – это она привалилась к спинке кровати и еще шире раздвинула ноги.
Бенедикт не знал, розовая у нее кожа или бледная, и не знал, какого цвета волоски внизу ее живота, но ему было все равно. В такие моменты как этот, когда можно было вдыхать интимный аромат желания, зрение значило меньше всего. Он принялся ласкать пальцами ее влажное лоно, а затем, подавшись вперед, коснулся нежных складок губами и языком. Из горла Шарлотты вырвался стон, но она тотчас его сдержала.
– Молчание, – с улыбкой прошептал Бенедикт.
Чуть помедлив, он поцеловал Шарлотту в бедро, а затем раздвинул пальцами нежные складки. Где-то там находилась таинственная маленькая точка, которая могла вознести ее на пик блаженства. «Да, вот она!» Бенедикт понял, что нашел это место, потому что тотчас услышал глухой стон, вырвавшийся из груди Шарлотты. Тут он снова нашел губами ее бугорок, легонько сжал его, а затем лизнул. И в тот же миг Шарлотта содрогнулась, словно подхваченная штормом, выкрикнула «ох», потом зажала рот ладонью и, задыхаясь, прошептала:
– Бенедикт… о боже…
Он поцеловал поочередно каждое из ее бедер и, отстранившись, тихо произнес:
– Ах, Шарлотта, непослушная девочка, вы ведь не молчали…
– Даже святая не могла бы сохранять полное молчание, выполняя столь ответственную миссию, – ответила она с тихим смешком.
Тут зашуршала ткань – это Шарлотта опустила юбки. А потом она вскочила с сундука и шлепнулась прямо на него. Бенедикт этого никак не ожидал, поэтому откинулся на спину, растянувшись на полу, а Шарлотта оказалась на нем – сидела у него на бедрах.
В камине по-прежнему пылал огонь, и Бенедикт не чувствовал холода; более того, он даже забыл про боль в руке. Сейчас значение имело только одно: Шарлотта получила от него то, что хотела. Ей хотелось удовольствия, и он, Бенедикт, сумел доставить ей его.
Позже, той же ночью, он снова сел перед сундуком и провел пальцами по замку. Шарлотта давно ушла в свою комнату, а огонь в камине уже погас. После того как они несколько минут пролежали на полу, Шарлотта захотела доставить ему удовольствие, но Бенедикт отказался – героически, как он сам решил. Он тогда сказал:
– Слишком рискованно. Нас могут услышать. Я никак не смогу вести себя тихо, когда вы за меня возьметесь.
– О, вы неправильно меня поняли, – проговорила она, чуть смутившись. – Я буду делать это языком и губами.
– О, жестокая искусительница… – пробормотал Бенедикт. – И все же я думаю, что лучше не надо. Пока не надо.
Возможно, он, отказавшись, просто проявил глупое упрямство, но ему хотелось, чтобы Шарлотта получила удовольствие безо всяких обязательств с ее стороны. Вероятно, за десять лет такое с ней случалось не часто, если вообще случалось. И казалось, что она его поняла. Поцеловав его в щеку, Шарлотта сказала:
– Бенедикт Фрост, вы сама доброта. Значит, в другой раз, хорошо?
– Если «другой раз» действительно будет… Тогда я должен считать себя самым удачливым из смертных, – ответил Бенедикт с улыбкой.
Перед уходом она снова поцеловала его, и Бенедикт, оставшись один, несколькими быстрыми движениями удовлетворил себя рукой, сбросив, наконец, напряжение. С той самой минуты, как Шарлотта поцеловала его и втолкнула в спальню, каждая его мысль была окрашена похотью. И теперь, вздохнув с облегчением, он снял сапоги и вымыл руки. И вот он снова сидел перед своим сундуком… Потертый сундук с плоской крышкой был изготовлен из камфарного дерева – от сундука до сих пор исходил слабый аромат. Но маленький висячий замок уже давно заржавел, так что ключ поворачивался в нем с трудом. Бенедикт уже привык открывать сундук своим стилетом, но сейчас у него не было такой возможности. К счастью, он по-прежнему хранил ключ, который и вставил в замок. От морской соли металл стал хрупким и плохо поддавался, но в конце концов замок удалось открыть.
В искусно сделанных ящиках и отделениях этого сундука хранились все его пожитки – весьма жалкие: бриджи, чулки, льняные рубашки, запасной жилет, шляпа… Деньги же, вырученные от продажи семейного книжного магазина, и пенсия – все в виде серебра и золотых гиней – были довольно увесистыми; с тех пор, как Бенедикт потерял зрение, он настаивал, чтобы ему платили только металлическими деньгами. Для слепого человека бумажные деньги ничего не значили. Здесь же, завернутая в коричневую бумагу и перевязанная веревочкой, лежала его рукопись. Он приподнял ее, чувствуя приятную тяжесть. Рукопись была не только хроникой его путешествий, но и ценным подтверждением его владения письменным словом. Все те годы, что он был зрячим, буквы – и написанные пером, и напечатанные в книге, – казалось, шевелились и сбивались в кучу, в которой ничего невозможно было разобрать. Каждый том в книжном магазине его родителей словно являлся молчаливым укором для него – ведь он мало что мог прочесть. Что ж, в море грамотность была не нужна, имело значение только одно – следовало хорошо выполнять свою работу и быть частью команды, вот и все. Да, такова была жизнь в Королевском флоте, но потом, когда он ослеп…
