— Может, ты объяснишь?
— Убил человека, впал в прострацию, нож сунул в карман. Вернулся домой, вспомнил про нож, выбрасывать жаль, дома хранить нельзя. Вот и отнес в машину.
— А карман? А сама куртка, в которой нож был? Где кровь? На одежде у Кондакова крови не обнаружено.
— Выбросил куртку.
— А нож почему не выбросил?
— Я же говорю, жалко стало. Лезвие там «пятерочка», легированная сталь.
— Тогда надо было кровь хотя бы смыть.
— Кровь с ножа смыть невозможно. Рукоять снимать надо… У Бланка спроси, пока молодой, — ухмыльнулся Птицын.
— Да, но Кондаков у него не консультировался. Поэтому он мог бы вымыть нож, но не сделал этого.
— Ты тоже мог бы гаишником служить, а пошел в уголовный розыск.
Никита пропустил реплику мимо ушей. Не уважал он Птицына, потому не интересны выхлопы его мысли. Ни выхлопы, ни выбросы.
— А если нож подбросили? — спросил он.
— Кому нож подбросили? Кондакову?! Зачем? — Плетнев, казалось, задумался всерьез, но на Никиту глянул с иронией.
— Ну, кто-то же подбрасывал ему дохлых кошек.
— Ты мог убить своего отца ради бабы? — спросил Птицын таким тоном, словно Никита уже вырезал всю свою семью.
— Сравнение не корректное, — заметил Мотыгин. — Бусыгин мог бы убить своего отца, потому что он физически крепкий мужчина. А дочь Игонина — женщина. Может, и не самая слабая, но женщина… Да и отца убить…
— Извращенная у вас психология, лейтенант, — фыркнул Птицын.
Плетнев глянул на него строго и при этом кивнул, давая понять, что на серьезный разговор он уже нарвался.
— Если серьезно, я на Веронику Игонину и не подумал бы. — Никита сделал вид, что не оскорбился. — Но кошки… Прежде чем подбросить, кошку нужно было убить.
— Нет, кошка, конечно, тоже человек, — усмехнулся Мотыгин. — Но не настолько же.
— Вероника говорила, что покупала кошек у бомжа. Договорилась с ним, он убивал, приносил ей… А может, и сама убивала…
— Может, и убивала. Но не кошек, а время. И не она убивала время, а… некоторые несознательные граждане. — Птицын выразительно глянул на Никиту.
— А что она там про бомжа говорила? — спросил Плетнев.
— Ну, вроде как договорилась с бомжом. Вот и я думаю, а был ли мальчик?
— Бомж, и мальчик?! Оригинально! — Мотыгин весело глянул на Птицына, выражая свою с ним солидарность.
— А если бы? Ты же не хочешь сказать, что Игонина мог убить этот бомж? — спросил Плетнев.
— Зачем?
Никита понял, что сам загнал себя в тупик. Вероника не настолько идиотка, чтобы избавляться от собственного отца. А если вдруг, то вряд ли она поручила бы это дело бомжу… Но ведь прежде чем озвучить свою мысль насчет бомжа, он заметил робкий свет в конце тоннеля. И очень жаль, что чувство верного пути оказалось ложным.
— Вот и я о том же… — кивнул Плетнев. — Игонина били ножом в живот. И он не пытался защититься или бежать. Это значит, что его убил человек, которого он знал. Которого мог подпустить к себе близко… Вероника Игонина отпадает, остается Кондаков…
— Да, но с Кондаковым у него был конфликт. Кондаков мог его убить, — сказал Никита.
— А давай разберем такую ситуацию, — с коварной усмешкой вмешался в разговор Птицын. — Вот не нравишься ты мне, лейтенант. Ты это чувствуешь, тебя это злит. А завтра я подойду к тебе и предложу мир и жвачку. Тебе это понравится?
— Меня это насторожит.
— Я скажу, что хочу тебя обнять. Ты мне поверишь, я к тебе подойду… И скажу, что наврал тебе. Скажу и ударю…
— В живот?
— Ну, не ножом.
— Лучше в спину. Мне кажется, это у тебя лучше всего получается.
Птицын дернулся, даже привстал, как будто хотел ударить Никиту.
— Так, на сегодня хватит!.. — резко поднял руку Плетнев. — Птицын остается, а остальные по домам.
Начальник принял решение, но, взглянув на часы, которые показывали половину восьмого вечера, подумал, не рано ли он отпускает подчиненных?
Елизавета должна была ждать Никиту в холле перед дежурной частью, но нет, она стояла на крыльце с отсутствующим видом. Снег падал под углом, и козырек, под которым стояла женщина, не защищал ее. Но волосы у нее сухие, и одежда чистая, значит, на улицу она вышла только-только. Или почувствовала, или кто-то сказал ей, что Никита будет с минуты на минуту.
— Подвезти? — спросил он на всякий случай. Вдруг за ними кто-то наблюдает. Тот же Мотыгин мог устроить слежку — чисто из вредности.
— Мне домой, — тихо сказала она. — На Паркетную.
— Как там Олег? — спросил Никита, включив «дворники».
Снегопад хиленький, но все равно с лобового стекла нужно было смахнуть. И печку врубить посильней, чтобы поскорее прогреть салон.
— Плохо, — покачала головой Елизавета и тихо добавила: — Олег не убивал Игонина.
— Нож. В машине у него нашли нож.
— Это не его нож.
— И кровь не его, — кивнул Никита, тронув машину с места.
Он повернул к воротам и увидел Мотыгина, который стоял прямо на дороге с сигаретой в руке. Стоял, курил и с хищным прищуром смотрел на него. Никита стал останавливаться, но старлей сам сошел с пути, повернув к своей машине. Он не смотрел на него, не требовал и даже не просил остановиться. Никита проехал мимо.
— А если это не человеческая кровь? — спросила Елизавета.
— А чья?
— Может, кошачья!
— Кошек не резали, кошек душили.
— Кто их душил?
— Кто-то душил, — кивнул Никита.
Он помнил, как уличил Игонину в преступлении. Труп кошки лежал у нее на заднем резиновом коврике, там и осталась шерсть. И нож нашли в машине примерно на том же месте… Это сравнение ничего не доказывало и мало о чем говорило, но на мысль все же навело. Надо бы глянуть на дверной замок «Форда», вдруг там следы взлома.
— Кто-то душил, — задумчиво повторила за ним Елизавета, — но точно не Вероника.
— Вы что-то знаете? — спросил Никита.
— Кто мы? Я или мы с Олегом?
— Ты.
— Так и говори, а то «выкаем» друг другу… как будто у нас других дел нет.
— И какие у нас дела?
— Олега из этой ямы вытащить… Я же вижу, ты не веришь в его виновность.
— Хочешь знать, чью кровь нашли на ноже? Игонина.
Никита не видел Елизавету, сидевшую на заднем сиденье, а она не издала ни звука, но ведь собралась что-то сказать, и он это почувствовал. Собралась, но промолчала, потому что не нашла слов. Или страх за Олега пережал горло.
