Ты, бес – другое дело. За тебя сотню грехов скостят.
Выйдя из парадного, Миша осмотрелся. Прикинул, где скорее всего встанет извозчик, привезший Алексеева; занял позицию в подворотне. С Бассейной точно подъезжать не станет, не рискнёт. Как справедливо, хотя и обидно для городской управы, писали газеты:
«Состояніе Епархіальной улицы, въ особенности части ея, прилегающей къ Бассейной улицѣ, оставляетъ желать много лучшаго. Въ этомъ мѣстѣ заборы установлены у самой мостовой; тротуары отсутствуютъ, а если и кладутъ доски, то такъ небрежно, что прохожимъ грозитъ опасность сломать себѣ ноги. Въ теперешнее дождливое время калоши вязнутъ въ грязи и чтобы не потерять ихъ, приходится ходить по мостовой. И это въ лучшей части города, гдѣ платятъ громадныя деньги за квартиры!»
С наблюдательного пункта в подворотне был виден лишь скромный пятачок, расположенный перед входом в парадное, зато место было освещено фонарем. Авось, не пропустим. Пока выберется из экипажа, пока с ванько̀м расплатится...
Он достал папиросы.
Ничего, Оленька. Ничего, милая. Подожди немного.
Скоро всё закончится.
2
«Не верю!»
...пусть в глазах не понимающих дела я буду мелочным в своих требованиях, понимающие поймут, что это элементарные, самые насущные требования сцены. И в самом деле: возможно ли играть какую бы то ни было серьезную роль, когда в двух саженях от вдохновляющегося актера поминутно скрипит дверь, а шарканье по полу входящей публики заглушает его голос? Можно ли отдаться настроению, когда в расстоянии аршина от действующего на сцене лица топают, шепчутся или ругаются необузданные, подчас даже и пьяные декораторы? Если при таких условиях сам актер не может поверить своему чувству, то чего же ждать от публики, ничего не видящей из того, что происходит на сцене, за вереницей входящих и выходящих, ничего не слышащей от шарканья ног и скрипа двери?!
Ещё:
1) К существующему верхнему и боковому свету сцены добавить на два задних плана бокового и верхнего света.
2) Сделать электрические бережки для освещения пристановок и заднего холста снизу...
Он брёл по ночному городу, увязая в каше раскисшего снега. Выйдя из Коммерческого клуба на Рымарскую, зачем-то свернул направо, к Мордвиновскому переулку, ведущему вниз, на Клочки. Мальчиком Алексеев никак не мог взять в толк, из каких глубин речи взялось название улицы, пока ему не объяснили, что в старину здесь жили лымари – кожевенники, изготавливающие ремни и конскую сбрую. Слово ему понравилось, он даже некоторое время дразнил младшего брата лымарем; потом забыл, перестал.
За Урюпинской усадьбой – одноэтажным зданием, выстроенным сто лет назад городским головой, купцом 3-й гильдии Урюпиным – он сообразил, что идёт не в ту сторону. Может быть, потому что здесь горел единственный фонарь на облупленном, валящемся набок, как подгулявший забулдыга, столбе; может, ещё по какой причине.
Встал, поклонился купеческой тени:
– Спасибо, Егор Егорович! Вразумили, направили...
«Руководствоваться в своей деятельности, – важно откликнулась тень, – следует исключительно законами...»
– Вот-вот! Эх, Егор Егорович, знать бы их ещё, эти законы...
Пошёл в другую сторону.
3) Сделать два переносных электрических щитка для освещения застановок.
4) Было бы желательно усилить свет передней рампы.
5) Уничтожить скрип дверей в зрительном зале.
6) В зрительном зале, в проходах между стульями, стелить мягкие ковры.
7) К дверям зрительного зала приделать замки и подобрать ключи...
Это всё было важно, исключительно важно.
Лымари с их сбруей. Тусклый фонарь. Грязь под ногами. Лужи. Покосившийся столб. Усадьба. Афишная тумба возле клуба. Зачёркнутый Шаляпин. Собака на другой стороне улицы. Подробности – Бог. Дьявол прячется в мелочах. Сад по левую руку. Скрип деревьев в саду. Каштаны? Липы? В чём Бог? В чём дьявол?!
Тёплый мир, сказала Радченко. Холодный мир.
Женская гимназия, 1-я Мариинская. Напротив – зады драматического театра, где когда-то шагу не делали, не испросив совета у Елизаветы Заикиной, мстительной старухи. За спиной – оперный театр. Театры сегодня преследовали Алексеева. Проклятье! Они преследовали его всю жизнь. Прежде чем свернуть в Таракановский переулок, он глянул наискосок, во тьму, в сторону Николаевской площади – туда, где скрытый домами, спал беспокойным сном ограбленный Волжско-Камский банк. Там убили кассира Лаврика, неудачливого Иосифа Кондратьевича, правнука Заикиной. Тоже театр, если вдуматься, только кукольный. Сцена, где судьба повела в пляс своих первых марионеток: жертву и убийцу. А мимо в санях ехала третья кукла, судача с извозчиком.
– Весь мир театр! – шутовски выкрикнул Алексеев.
Ему не ответили. Только собака залаяла.
Письмо, думал Алексеев. Моё письмо Королёву и Щербакову, старшинам Охотничьего клуба в Москве. Мы собирались играть у них спектакль, я ставил условия. «Генеральная репетиция, а вместе с ней и спектакль отменяются...» Тысяча условий, миллион подробностей. Старшины ворчали, упрекали меня в мелочности, придирчивости, называли дятлом и буквоедом. Я думал: режиссёр. Эти, здешние, говорят: нюансер.
Тёплый мир. Холодный мир.
Генеральная репетиция, а вместе с ней и спектакль отменяются в случаях:
1. Если уборные и проходы, ведущие к ним, не будут приготовлены к пяти часам.
2. Если сцена и зрительный зал не будут готовы к восьми часам, т. е. если к означенному часу все служащие по сцене не будут на своих местах, если декорации, мебель, бутафория и прочие вещи не будут заготовлены по режиссерскому списку во всех мельчайших подробностях, и сцена не обставлена и не освещена к первому акту к назначенному часу.
3. Если бы даже, по вине или неаккуратности исполнителей, начало генеральной репетиции не состоялось к назначенному часу, сцена, уборные и зрительный зал непременно должны быть готовы вовремя...
На Сумской фонарей было больше.
Мимо прогрохотал извозчик. Копыта лошадей высекали искры из булыжника. Темнела громада редакции «Южного края». В окне мансарды светилась лампа. «Вчера въ помѣщенiи Волжско-Камскаго банка состоялось совѣщанiе представителей всѣхъ мѣстныхъ коммерческихъ банковъ, на которомъ обсуждался вопросъ о принятiи мѣръ къ охранѣ банковъ отъ могущихъ быть разбойныхъ нападенiй. Совѣщанiе признало существующую охрану банковъ совершенно недостаточной...»
Убийца мог прятаться где угодно.
Убийца не знал о мебели по фамилии Алексеев.
