Ещё и издеваешься? Ну-ну. Посмотрим, кто будет смеяться последним.
— Насколько мне известно, так поступать запрещено.
Трэммин широко улыбнулся:
— Но так же известно, что пока не поймали за руку...
— Поймали.
Одного слова хватило, чтобы господин старший распорядитель настроился на серьёзный лад:
— Говори яснее!
— Ваш подопечный, именуемый Эвином, посредством своего приятеля продал вот этот амулет.
Дядя взвесил на ладони жемчужину.
— И что? Отличная работа, как и всегда. Выполненная с изящной небрежностью настоящего мастера.
— Вот именно! С небрежностью. Которая стала причиной смерти человека.
— Каким образом?
— Амулет нарушил равновесие нитей охранного заклинания, и оно... сработало.
Трэммин задумчиво прошёлся по комнате.
— Именно амулет?
— Да.
— Ты можешь доказать?
— Если понадобится.
— Так-так-так... — Дядя скрестил руки на груди, глядя на небесные просторы за окном. — И почему же ты не пошёл сразу в Надзорный совет? Почему явился сюда и сломал юноше нос?
Да, можно было бы настрочить донос. И наверное, мне даже подкинули бы пару монет за «добродетельное сотрудничество». Но что произошло бы дальше?
— Потому что не хочу ломать его жизнь. Совет ведь может наложить запрет на чародейство?
Надменный кивок:
— Разумеется. В подобных случаях почти всегда так и происходит.
И человек, в отличие от меня способный творить любое, угодное его воле волшебство, останется калекой до самого Порога. Нет, я не боюсь проклятий на свою голову. Но не хочу, чтобы Эвин испытал то же, что довелось мне, когда прикосновение к чуду закончилось падением в грязь.
Он ещё сможет найти верную дорогу. Особенно, если ему не станут мешать.
— Раз уж вы стали свидетелем всего этого, я хотел бы просить вас...
— О, как сладостно сие звучит: племянник, наконец-то, обращается ко мне со смиренной просьбой!
Хм. Ладно, утрусь на этот раз. Есть дело поважнее, чем обмениваться колкостями.
— Я хотел бы просить вас оставить происшедшее в тайне. Но если возможно, приглядывать за этим юношей. Построже.
— Непременно! А теперь позволь и мне спросить. Почему ты вместо того, чтобы мирно поговорить и объяснить, что к чему, распустил руки? Гораздо действеннее было бы сообщить о...
— Сообщить вам, разумеется?
— Почему бы и нет? Я всегда с радостью принимаю посильное участие в судьбе моих подопечных.
Я знаю, господин распорядитель. И хорошо представляю себе пределы этой самой «радости». Потому не пылал желанием ставить вас в известность.
— К тому же, можно было бы достичь обоюдной выгоды. — Голос дяди становится до неприличия сладким и тягучим. — Твои же действия заставляют думать, что ты попросту не принимал в расчёт...
— И не принимаю.
— Как досадно это слышать! Неужели ты до сих пор ничему не научился? Впрочем, можно ли ожидать глубины ума от того, кто и даром наделён лишь наполовину? Или вернее говорить, обделён.
Можно было бы гневно сверкнуть взглядом. А ещё приятнее было бы расплющить кулаком безупречную красоту дядиного носа. Но господин старший распорядитель — не простой ahnn’ari, и получив увечье, молчать не станет. Тем более, мне нечем его припугнуть по-настоящему. Что ж, пусть смеётся. Мне уже не больно. Почти не больно.
* * *
— Побудешь тут один, ладно?
Я, не поднимая головы, кивнул.
— Далеко собрался?
— Да есть одно дельце... — неопределённо протянул Харти. — Ты же ничего отсюда не стянешь, правда?
— Я похож на вора?
— Да шучу, шучу! На пять минут надо отлучиться, а опись всё равно никуда не денется. Я скоро!
Можешь не торопиться. Мне твоё общество сейчас, что нож в сердце. Особенно неумолкаемая болтовня про всё на свете, начиная с непременных успехов в торговле.
Надо что-то менять в своей жизни и чем скорее, тем лучше. Потому что оставлять всё, как есть, и двигаться вперёд невозможно. Не получается. Потому что я день за днём делаю всё больше... Ошибок? Нет. Глупостей.
Ошибки можно исправлять. Любые. По крайней мере, можно напрячься, засучить рукава, вооружиться знаниями и прочими доступными средствами, с головой уйти в работу, чтобы в конце концов скрасить неприятное впечатление от провала одного намерения воплощением другого. А если очень хорошо постараться и поймать за хвост удачу, может получиться и так, что полностью исправишь свои ляпы. Но как поступать с совершёнными глупостями?
Неужели я, и в самом деле, дурак? Нет. Не хочу верить. Гордость мешает. Засунуть бы её куда подальше, а ещё лучше выполоть эту колючую траву из характера. Выдрать с корнями, сжечь и пепел развеять по ветру. Я же не особа королевской крови, не отпрыск рыцарского рода, а всего лишь маг. Один из многих. Да, кое-кто из чародеев поднимается высоко, почти касаясь макушкой облаков, плывущих у подножия небесных престолов, но участь тысяч других — служить. Или прислуживать. И неважно, кому. Простолюдину, дворянину... Какая разница? Даже если ты не начинаешь встречу с подобострастного поклона, в глубине души, за маской самонадеянности и важности, всё равно остаёшься слугой. Да, способным дорого продать свой талант. Иногда. Но если на твои умения не найдётся покупатель... Ты сдохнешь от голода. Потому что не умеешь делать ничего иного, как чаровать. И не хочешь учиться. Руками и ногами упираешься, только бы не заниматься немагическими делами.
Это правильно, конечно: если не уделять всё время совершенствованию и оттачиванию навыков, загубишь в себе любой талант. Но есть и ещё одно обстоятельство. Наследники. Даже простые ремесленники не всегда способны передать умения собственным отпрыскам, а чародеям в сем деле приходится ещё труднее. Потому что Дар — штука капризная. Захочет, перейдёт от отца к сыну и от матери к дочери. Не захочет, учудит злую шутку над родителями и детьми, как, к примеру, оказалось со мной. Но если плоть обычного человека всё-таки сохраняет память об умениях, которыми могли похвастаться его предки, и время от времени вновь даёт приют талантам, то плоть мага требует непрестанных занятий. Иначе, если будешь лениться или по каким-то причинам пренебрегать своим Даром, не сможешь полностью передать его наследнику. Не хочется думать об отце плохо, но видно, он был не самым прилежным чарователем. И кажется, могу понять, почему.
Моя мать. Первая красавица Саэнны. Мечта всех мужчин, доставшаяся одному. Достойнейшему? Кто знает... Но в её присутствии, как говорят, никто не мог думать о посторонних вещах. Не удивительно, что отец терял голову, когда видел водопад тугих локонов, чёрных как ночь и опасных, как бездна. Собственно, по-настоящему к своим занятиям он вернулся, только осознав, какую жестокую шутку с его сыном сыграли боги. Но могу ли я осуждать кого-то и за что-то? Нет. Он был влюблён и был счастлив, а это дорогого стоит. Даже целой жизни. Собственно, отец заплатил сполна. Заплатил вдвойне: своей жизнью и жизнью сына. Но если ему было хорошо... Я не в обиде. Лишь сердце время от времени погладывает желание хоть ненадолго встретить такую же любовь.
