— Торговое ремесло мне без надобности, я с саблей повенчан.
— Каков ответ дашь?
Дороня задумался. Напомнил князь о степи, о воле, потянуло к ватажке, к другам своим, к отцу-атаману Ермаку Тимофеевичу, в духмяное раздолье. Отказаться бы, да вспомнил зелёные глаза и льняные волосы отбитой у татар девицы. Ульянкой назвал её старик-отец. Ульянка, Ульяна, Ульянушка... Не её ли разыскивал он по погоревшим пригородным слободкам? Не она ли стрелою засела в его сердце? Только нужен ли он ей, голь безухая? Это надо проверить.
— Согласен, хоть и не но душе мне кафтаны опричные. Мало того, опасаюсь, как бы Куницын не донёс. Ведь если розыск учинят да прознают, кто и откуда, туго мне придётся.
— Не бойся, от Васьки обороню...
ГЛАВА ПЯТАЯ
Ох ты, бабонька молоденькая,
чернобровенька, хорошенькая!
Ох, не ты ли меня высушила, ай,
без мороза сердце вызнобила?
Из русской плясовой песни «Камаринская»
В унылом настроении возвращался Дороня в Заразск. Понурив голову, плёлся за ним в поводу конь, чувствовал скотинка хозяйскую озабоченность. Полдня промотался казак по пригороду. Умом раскинуть, где же ещё искать? Только у Заразска и могли схватить, полоняники все здешние. Можно было обратиться к князю, да у Дмитрия Ивановича и без того забот полон рот. Самому же только и удалось отыскать сведущего мужика в сожжённом дотла малом сельце у Остера. Он и поведал, что жили в сельце старый кузнец Евлампий с дочерью Ульяной, татары их полонили, живы они, нет ли — неведомо, на пепелище они не вернулись. Вспомнил погорелец и о том, что в Николе Заразском у них дальняя родня — скорняк Фёдор, а где живёт, неведомо. Знать не знал, зато совет дельный дал — поискать того скорняка на торгу. Легко сказывается, да нелегко делается. Как найти в толчее и гомоне нужного человека? А и найдёт, та ли окажется Ульяна?
— Куда с конём в калашный ряд! — Дородная пучеглазая баба с лотком, наполненным с горкой пирожками, замахала перед Дорониным лицом розовой ладонью с пухлыми пальцами. — Ослеп, невежа!
И то верно, оплошал казак — не место поту да навозу конскому средь хлебного духа.
— Прости, матушка. Помоги, Христа ради, отыскать Фёдора-скорняка.
Одутловатое лицо бабы подобрело:
— Какого Фёдора-скорняка? Пухлякова или Ломакина?
— Не ведаю.
— Эх ты нелепица! Ищу того, неведомо кого! Ладно, подскажу, где скорняков найти. Поворачивай влево, дальше прямо. Пройдёшь крупяной ряд, за ним соляной, москательный, суконный. Минуешь сапожный, за ним скорняки. Там спросишь.
Дороня хотел поблагодарить бабу, но она уже поплыла средь бурной и шумливой людской реки крутобоким насадом:
— Пирожки! Пирожки! С яйцами, с творогом, с капустой! Пирожки! Пирожки! С яйцами...
Дороня повернул коня, направился указанным путём.
У первого скорняка, Пухлякова, средь родичей Евлампия и Ульяны не оказалось. Второй, Ломакин, подтвердил — таких родственников имеет, порадовал, сообщив, что они проживают в его доме. Скорняк взялся проводить Дороню. Собрал товар, поковылял впереди, то и дело оглядываясь. На полпути остановился, спросил:
— Не ты тот казак, что Ульку у татарина отбил?
— Я.
— Слышал о твоём деле славном. Сказывал мне о нём Евлампий, и Ульянка рассказывала.
Сердце Дорони застучало: «Не забыла, помнит».
Стена ломится, а добро помнится. Дороню встретили с радостью. Хозяин пригласил в дом, накрыли на стол. Не богато, но от души. Всяк рад защитника попотчевать. Поели, выпили по чарке, завели разговор. Только мало казак слушает да говорит, всё больше на Ульяну поглядывает, будто воду родниковую пьёт да напиться не может. Ульяна смущается, отводит взор изумрудный. Но не вечно древу расти. Свечерело, пришла пора расставаться. С хозяином попрощались во дворе. Дороня отвязал коня, увёл за ворота. За ним потянулись Евлампий и Ульяна. Евлампий взял казака под руку, отвёл в сторонку.
— От себя и от Ульянки земно кланяюсь. Прости, одарить нечем. Спалили крымчаки избу со всем добром, разорили хозяйство. Бывали у вороны большие хоромы, а ныне и кола нет.
— Не затем явился. Проведать. И ещё просить хочу, дозволь к Ульяне наведаться?
Евлампий почесал безволосое темя.
— Приходи, мне-то что. Она бы не воспротивилась. До тебя сватать её хотели, да в нынешний набег посекли крымчаки жениха... Так-то. — Старик попрощался, обернулся к дочери. — Ульянка, проводи спасителя своего.
Евлампий ушёл, оставив молодёжь наедине. Ульяна подошла, встала напротив:
— Ну что, пойдём?
Теперь Дороня мог рассмотреть её ближе. Не высока, не величава, не пышнотела, но стройна. И пусть брови не соболиные, зато как хороши те, что есть, — пожелтевшие прямые былинки над глазами. Дороне мила такая. Кому что по нраву — одному сосна, другому берёзка. В той же посконной белой рубахе с мелкой красной вышивкой по вороту, в выцветшем синем сарафане, онучах и лаптях, с берестяной перевязкой на голове, она всё равно казалась Дороне царицей, хоть и не приходилось ему видеть жён государевых.
Ульяна смутилась, потупилась:
— Татары всё отняли, дом с утварью и пожитками сожгли.
Конь коснулся руки казака тёплыми влажными губами. Дороня погладил гриву буланого, с белой звёздочкой на лбу, жеребца:
— Что Буйнак, в конюшню захотел? Ну, пойдём. Веди, Ульяна.
Молча, неспешно двинулись узкой пыльной улочкой.
— Как же вы теперь? — Дороня первым нарушил молчание.
— Что нам в Заразске? Старший брат утоп, две сестры в младенчестве умерли, мать во время мора, дома нет... В чужой избе разве житьё. У дядьки Фёдора семеро по лавкам, да и дела торговые худо идут. Обуза мы им.
Дороню словно в прорубь бросило:
— А выходи за меня! Избу поставим, жить по-доброму начнём. — Глядя в манящую зелень Ульяниных глаз, добавил: — Люба ты мне!
Девушка отпрянула. От слов, от небесной синевы устремлённого на неё взгляда, от мужественной красоты. Такие молодцы по сердцу многим девицам и жёнкам. Для неё ли такой? Боясь признаться самой себе, что ещё на поле запал ей в душу казак-спаситель и что все эти дни думалось только о нём, сказала:
— Экий ты бойкий. Думаешь, если вызволил меня из беды, то должна косу на две распустить да женою твоей стать?
— Знать, не люб я тебе? Слышал, жениха твоего татары убили.
Ульяна отвела взгляд:
— Убили. Многих убили. Только не жених он мне был. Не миловались, не любились. Пришлась я ему, вот и надумал сватать. Коли случилось бы, батюшке перечить не стала.
