— Спаси тебя Бог, Кондрат.
* * *
Изба Прохора небольшая, невелика и мастерская. Из неё слышалось постукивание молотка. В кузне работали, значит, хозяин дома. У дерева, в золе, по соседству с кучкой брусков крицы, лопоухий малец лет семи играл глиняными лошадками.
— Что, богатырь, не отдашь ли мне одного коника?
Мальчик задрал кверху усеянное веснушками лицо, буркнул:
— Самому надобны.
Дороня улыбнулся взрослой серьёзности дитяти.
— А скажи мне, это ли изба Прохора Гуды?
— Она. Прохор Гуда — тятька мой, а я Аникейка. А ты кто?
— Я славный витязь Илья Муромец.
Мальчик, поддерживая штаны, помчался к кузне:
— Тятя! Деда! К нам Муромец пришёл!
Дороне до Муромца далеко, а вот тот, кто появился из кузни, был настоящим былинным богатырём. Высокий рост, широкая грудь, крутые плечи, бычья шея.
— Гашник подтяни, порты потеряешь. Мал ты, Аникейка, да голосом велик. И где тут твой Муромец? — прогрохотал могут, вытирая ветошью руки. — Ты, что ли?
Дороня смутился. Выручил Евлампий. Старик появился следом, прислонил щипцы к стене, глянул на гостя:
— Никак Дороня?! Не робей, проходи. — Евлампий повернулся к богатырю: — Это тот казак, о котором я тебе молвил, спаситель наш.
Прохор поклонился:
— Здрав будь, гость дорогой! Милости просим! — Отыскав глазами Аникейку, бросил: — Беги мамку покличь.
Евлампий засуетился вокруг Дорони:
— Проходи, казак, не робей, ты ведь теперь нам как родной. А вот и Ульянка...
Дороня обернулся. Ульяна обомлела, выпустила из рук вёдра. Днища стукнулись о землю, одно опрокинулось. Вода потекла с холма, поспешила вернуться в объятья матери Яузы. Губы разомкнулись с трудом:
— До-ро-ня.
А Дороня уже был с ней, глазами и мыслями целовал, обнимал, шептал ласковые слова.
Из избы выбежала пухленькая конопатая жена Гуды:
— Чего тебе, Проша?
— Стол накрывай, Меланья Фёдоровна, аль не видишь — гость у нас. Эй, голубки! Дороня! Ульяна! Берите вёдра, ступайте в дом, мы с тятей умоемся. — Прохор подошёл к лохани, глянув на сына, изрёк складно: — А ну, Аникей, не стой, ротозей, бери ковш поскорей да на руки полей.
Евлампий и Прохор сняли фартуки, рубахи, ремешки с голов, окатились прохладной водой. На помытые, освежевшие тела надели чистое, вошли в дом.
За застольем да разговором Дороня не заметил, как подполз сумрак. С неохотой, но пришлось расставаться. Ульяна вызвалась проводить, Евлампий отрезал:
— Цыц! Сиди уж, попрыгунья. В былые времена невеста до свадьбы жениха не видела. Прохор дорогу укажет. Дороня в слободе чужой, мало ли.
Прохор сопроводил до моста, на прощанье сказал:
— Вижу, молодец ты без ветра в голове, верю, что сестрицу не обидишь. Надумаешь свататься, знай, для Ульяны ничего не пожалею, и приданое ей соберём, и свадьбу справим. Не робей, друже.
Дороня с теплотой глянул на брата Ульяны:
«Хороший человек, добрый и мудрый, хоть и не намного старше. И нос у него, как у Ульяны, прямой, чуть вздёрнутый, и брови-былинки, а вот волос темнее и глаза болотистые, как у Евлампия».
Вслух произнёс:
— Благодарствую на добром слове. Только со сватовством погодить придётся... У меня ни родовичей, ни дома не осталось...
Сказал, и засели эти слова в голове, добавили горечи в сладкую радость встречи с Ульяной. С невесёлыми раздумьями миновал мост, побрёл улицей, но недалеко. Сзади схватили за руки, придавили спиной к бревенчатой стене. Дороня запоздало подумал:
«Предупреждал дед Никодим лихих людей опасаться».
Держали двое. Третий, вожак, сутулый, плотный, простоволосый, лицо скрыто темнотой, поигрывал ножом:
— Не сетуй, парень. Придётся тебе поделиться с убогими. Снимай шапку да кафтанишко, доставай кошель...
Договорить не успел. К великому удивлению Дорони, ноги вожака оторвались от земли, он стал взлетать. Теперь перед казаком высился Гуда. Кузнец поднял татя над головой, бросил о землю. Товарищи вожака отпустили Дороню, бросились на помощь. Пудовый кулак Прохора смел одного из грабителей, другой умудрился попасть в могучую грудь Прохора. Что толку бить хворостиной по щиту. Кузнец крякнул, пошёл на противника. Качнулся, ушёл от тычка, приложился сам. Вор стукнулся о стену, сполз на землю. Вожак очнулся, потянулся за ножом, но Дороня прижал его коленом к земле, ударил:
— Поспи, убогий.
Подошёл Прохор:
— Ты как? Не поранили?
Дороня встал:
— Здоров. Ты-то как здесь оказался?
— Когда уходил, оглянулся. Приметил, тени из-под моста вынырнули да за тобой увязались. Вот я следом-то и пошёл. Больно мне хочется на твоей с Ульянкой свадьбе погулять.
Вновь озаботили Дороню слова Прохора, не дали спокойно уснуть и в доме Хворостининых. С тоской смотрел казак сквозь малое оконце ввысь, туда, где кто-то неведомый откусил изрядный ломоть от круглого каравая луны и разбросал крошки-звёзды по чёрной небесной скатерти. Бессонной выдалась для Дорони тёплая июльская ночь. Уснуть удалось лишь под утро, и то ненадолго. Разбудил дед Никодим:
— Вставай, Дмитрий Иванович требует!
* * *
Мимо шумных торговых рядов Китай-города ехали вдвоём. Стремянного и челядинов, что следовали за ним по обычаю, князь отпустил у монастыря Николы Старого. Хворостинин, одетый для приёма у государя в парчовый опашень, красные сафьяновые сапоги и парчовую же шапку с высоким собольим околышем, был хмур. Нелёгкие мысли одолевали воеводу, нерадостные новости сообщили братья Андрей и Пётр. Царь, подозревая вокруг себя измену, лютовал. Для розыска по новгородскому делу и наказания виновных перебрался самодержец из Александровской слободы в Опричный дворец в Москве. Многие попали в опалу, многие поплатились жизнью, средь них и опричники. Не знал Дмитрий Иванович, что ждёт его под расписными сводами Грановитой палаты, где сегодня принимал правитель Московии. Похвалит царь, пожурит ли, велит ли рындам в белых ферязях и горлатных шапках бить его белыми сафьяновыми сапогами и рубить серебряными топориками, или прикажет палачу казнить прилюдно, а может, позабавится, бросит на растерзание медведю в Опричном дворце? С содроганием ожидал встречи. Не робел перед врагом на полях ратных, а тут будто на руки и ноги железа надели. Да и не за себя страшно, за семейство. У царя руки долги, не пощадит никого. Ох, как ему не хотелось видеть это старчески-бледное лицо: длинную тёмно-рыжую бороду, широкий морщинистый лоб, сурово сдвинутые брови, хищный с горбинкой нос и глубоко посаженные серо-голубые глаза — пронзительные, безумные, подавляющие волю...
