— Из-за меня, Дмитрий Иванович, обрёл ты ненавистников. До царя не дошло бы. Боюсь беду на тебя навлечь. Донесёт ведь, злопыхатель.
Князь, как и прежде, успокоил:
— Не робей, ныне я у государя в чести, Троекуров к царю не сунется, не то время. А злокозненному Ваське Куницыну и подавно не след нос высовывать. Ему куда подальше схорониться надобно. Заступник его, Федька Басманов, упокоился. Я тебе молвил, в обиду не дам, так тому и быть. О другом печься надо. Воротынский большое дело свершил. Помнишь ли ты, по указу государеву и по прошению князя Михаила призвали в Москву некоторых боярских детей, что на порубежье стояли, а с ними станичников и казаков бывалых?
Дороне вспомнился сбитый воевода: кустистые брови, прямой крупный нос, тёмно-русая лопатой борода, умные, проницательные глаза и неторопливая, рассудительная речь.
— Как же забыть, и нас Михаил Иванович позвал думу думать, как кон земли русской укрепить да службу наладить. Мудрый муж и вельми в делах порубежных опытен.
— Верно, в полкоустроении князь зело искусный. При взятии Казани один из первых был. На днях государем да боярами утверждён приговор о станичной и сторожевой службе. И сказано в нём многое из того, о чём мы думали. Писано, во время стоянок коней не рассёдлывать, костров в одном месте два раза не разводить, в лесу станом не вставать, стороже без перемены со своих мест не съезжать, поле перед Засечной чертой жечь, и достаточно иного, что делу нашему в пользу будет.
— То ладно. Теперь на рубеже твёрже встанем.
— Встанем. Князь Воротынский царём поставлен ведать станицами, сторожами и всякими государевыми польскими службами. Жаль, войско невелико, большая часть в Ливонии, да и сколько нам времени отведено, неведомо. Бездну дел свершить предстоит, многое не сделано в войске нашем: разладица, медлительность. Надо бы до нашествия татарского всё устрожить...
Часть II
ОДОЛЕНИЕ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
И пришёл царь крымской Девлет-Гирей к Москве мая 24 день в четверг, на Вознесеньев день со всеми людьми, на память преподобного отца нашего Симеона Столпника, иже на Дивней горе.
Разрядная книга
есной 1571 года вышли к Окским рубежам с полками: Иван Дмитриевич Бельский, Иван Фёдорович Мстиславский, Михаил Иванович Воротынский, князья Шуйские и иные воеводы. Вести из степи приходили тревожные: Девлет-Гирей ведёт войско на Русь. Царь Иван, зная о том, встал с многими опричниками в Серпухове. Врага ждали, но где он нападёт и нападёт ли, не знали. Хворостинин, сидя за столом в избе малого острожка, сетовал:
— Неладно всё! Нестроение в войске! Меж земскими и опричными воеводами колгота, ратников мало! Первый воевода советов слушать не желает! Упрям Черкасский! Упрям царевич кабардинский! Ему третий воевода не указ. Тьфу! Такому не с Передовым опричным полком управляться, а с сотней! И ведь что скажешь, коль его сестра замужем за государем...
Дороня сидел в углу, на краю лавки, слушал. Оселок, посвистывая, скользил по лезвию казачьей сабли.
— Сторожу и разведку наладить не успели. Да и когда?! Только подошли к рубежам... Один гонец прискакал, молвит, татары тульские посады жгут, другой — к Волхову пошли. С какой стороны ждать неприятеля, неведомо!
Казак встрепенулся, словно охотничий пёс:
— Дозволь разведать. Узнал я от порубежников, что атаман Ермак недалече станичную службу несёт. Попробую его найти, уж он, верно, знает о татарах.
Хворостинин постучал пальцами по столу:
— Иди. Возьми четверых лазутных и коней заводных.
Дороня поднялся, сабля нырнула в ножны. Готов казак хоть в огонь, хоть в воду, хоть в злую непогоду, но не судьба в степь ехать. Дверь распахнулась, в избу ввалился вислоносый сотник. Князь недовольно спросил:
— Чего надобно?
— В версте от острожка казаки, числом около двух десятков, через реку перевезлись. Атаман их перемолвиться с воеводой желает.
— Желает, зови. А ты, Дороня, погоди. Сначала узнаем, с какими вестями гости пожаловали.
Сотник вернулся. С ним в избу вошёл коренастый плосколицый казак с густой чёрной бородой. Атаман снял шапку, окинул избу взглядом тёмно-серых, чуть навыкате, глаз, перекрестился на икону.
Дороня кинулся к гостю:
— Лёгок на помине, Ермак Тимофеевич! Ты ли?!
— Дороня! Шершень! Не чаял свидеться. Мы думали, тебя вороны склевали! — Атаман облапил Дороню могучими руками, отстранив, спросил: — Севрюк Долгой где?
Дороня опустил голову:
— От татарской сабли полёг.
Ермак тяжко вздохнул:
— То долг наш, Русь от ворога оборонять. В том году клятву перед государевым человеком Новосильцевым давали, в верности царю клялись. Знать, заедино теперь Руси и казацким юртам быть. Иначе нельзя, за православную веру стоим. И то верно, одним нам с турками, крымчаками и ногайцами не совладать. Лишь бы государь на волю нашу не покушался... А Севрюк славный рубака был... И Павло Поляничка тоже... После набега татарского мы его у реки нашли... Там и схоронили кости... Об остальном не спрашиваю, после. Дело спешное. — Атаман повернулся к Хворостинину. — Прости, воевода, речи наши, дозволь слово молвить.
Князь встал из-за стола:
— Молви, атаман.
— Татары по Свиному шляху идут, немалым войском. Дознались мы, сам царь крымский Девлет-Гирей ведёт на Москву четыре тьмы, а то и больше. С ним Темрюк кабардинский и ногайцы. Мыслю, через Кромы пойдут. Брода будут искать. Не иначе, Быстрым переправляться вознамерились.
— Им ни Ока, ни Жиздра, ни Угра не преграда, ежели войско не противопоставить. Скотьи люди! Мы мнили, они на Тулу и Серпухов попрут, а эти нехристи Пояс Пресвятой Богородицы обойти хотят. Там же у нас никого, лишь заслон малый! Перелезут татары реку, не удержим! — Хворостинин стукнул кулаком по столу: — Говорил Черкасскому! Не послушал... Дороня! Веди коней! К старшим воеводам поедем. — Схватил шапку, перед дверью глянул на икону: — Господи, только бы успеть!
* * *
Не успели. Девлет-Гирей, в позолоченных доспехах и шлеме, стоял на берегу реки и с удовольствием наблюдал, как отборная тысяча Саттар-бека расправляется с малочисленным заслоном русских. До поры он сомневался, распустить ли в этом году великую войну, обойтись ли разорением окраин и требованием поминок; ведь войско для большого похода не собрано, а помощь от османов так и не была получена. Теперь же случилось, что прямой путь на Москву открыт. Знать, на то воля Аллаха, и благосклонностью его следовало воспользоваться: не мешкая, оставить обоз и идти налегке к столице царя Ивана. Правильно говорит Дивей-мурза: «Москва стала слабее». То же подтвердили и перебежчики, коих собралось не менее десятка. Прибежали из Каширы, Белёва, Серпухова, Калуги. Среди них в большинстве татары, предавшие веру в Аллаха и перешедшие на службу к русскому царю, а также дети боярские, что убоялись жестокостей его правления. Хан помнил имена некоторых из них: Башуй Сумароков, Кудеяр Тишенков и Васька Куницын, тот самый дворянин, пленённый прошлой весной. Не зря повелел Саттар-беку отпустить его. Теперь такие люди, каковых гяуры называют изменниками, пригодились. Они и подтвердили: трон под Иваном качается, многие бояре им недовольны, оттого и прислали тайных гонцов к нему, мало того — голод, мор и войны повыбили людишек, истощили Русь. С их же слов, войска на рубеже стоит мало, не больше шести туменов, остальные приписаны к крепостям. Большую часть своих полков царь Иван отправил в Ливонию под Ревель, следовательно, пока не все силы урусутов подтянулись к рубежам, можно сразить Русь в самое сердце. Перебежчики укажут самый короткий путь к Москве, как указали плохо охраняемый брод.
