— Видел, — только и смог вымолвить Дороня.
— В ту пору вернулся Кондрат Хромоша, поведал, как отца убили, Меланью с Аникейкой полонили... — Прохор опустил голову, снял шапку, помял в широченных лапищах.
— И мне о том молвил.
— Ульяну с дочерью нашёл ли?
— Нет. Похоже, ногайцы угнали.
— Это надо же, отец с Ульяной из Заразска ушли, хотели подальше от татар быть, надеялись, убережёт Москва. Не уберегла... Озлился на татар, снова к Воротынскому подался. Крымчаки тем временем назад поворотили, вот и пристроился полон отбивать. За Тулу проводили супостатов, немало людей русских ослобонили, вот только своих не отыскал... Остался в полку Воротынского. Михайло Иванович сам разрешение дал. Сказал: «От такого воина, да ещё и мастера оружие с доспехом починять, грех отказываться». С той поры в стрельцах числюсь. Что мне теперь без семьи? Одного Бог дитя дал, Аникейку, и того забрали...
— Погоди, может, объявится на Москве приятель мой, татарин Караман, он человек торговый, в Сарайчике живёт, в Крыму часто бывает. Хромоша говорил, наших угнали ногайцы, попросим поискать. Авось найдутся.
— О том непрестанно Бога молю. На него надежда...
* * *
С тепелью русское войско вновь вышло к Оке, в этот раз не разделённое на опричное и земское, так как царь, недовольный опричниной, стал её исподволь изводить. Были в том войске и Прохор с Дороней; кузнец — в полку Воротынского, казак — при воеводе Хворостинине.
Князь Дмитрий Иванович помаялся, опасался царского гнева, но не ему пришлось отвечать за поражение и сожжение Москвы, в коих государь усмотрел измену. Кара постигла кабардинского царевича Михаила Темрюковича Черкасского, князя Темкина-Ростовского и воеводу Сторожевого полка боярина Яковлева. Хворостинина эта участь минула, более того, он стал поручителем князя Мстиславского, тем самым спас тому жизнь. Государь, как и прежде, доверял ему. Зимой князь ходил с царём к Новгороду и свейским немцам, а на береговую службу к Оке отправился вторым воеводой Передового полка. Доверие самодержца следовало оправдать.
* * *
Мчится, летит на красном горячем коне светлокудрый молодец Лето. Уж июль-страдник побежал с серпом по хлебам. Только на порубежье не до жатвы. Иную, кровавую жатву уготовила война и сестрица её, злодейка-смертушка. Незваными гостями шли они на Русскую землю от берегов тёплого Чёрного моря. Крымский хан решил довершить начатое в прошлом году. Дороне стало известно об этом ещё весной. Дом казак строить не стал, ни к чему без семьи: в ту пору жил в хоромах Хворостинина, в Занеглименье. Туда-то и явился к Дороне нежданный гость. Воротник, дед Никодим, сообщил ему эту новость:
— Иди, бусурманин тебя у ворот ждёт. Не то ногаец, не то татарин. Видать, из тех, что коней на торговище пригнали. — Себе под нос проворчал: — Торгуют — улыбаются, а после ворогом с саблей бросаются. — Кинул на казака хмурый взгляд, добавил: — С каких пор стал ты водить дружбу с погубителями людей русских?
Старику было от чего упрекать Дороню. Никодим во время прошлогоднего нашествия крымчаков и ногайцев потерял всех родовичей, сам же только милостью Божьей спасся при пожаре. С той поры ходил неразговорчивый, угрюмый, с потухшим взглядом.
Дороня извинительно изрёк:
— Татарин меня из плена вызволил. Не все, дед Никодим, жаждут крови, и не все из корысти и по своей воле на войну ходят. Сам ведаешь, супротив господаря не пойдёшь.
— И то верно, сынок, — согласился старик. Тёплым вышло слово — сынок. Елеем помазал Никодим израненную и осиротевшую душу казака, такую же, как и у него. Дороня это почувствовал, приобнял иссушенные временем плечи старика:
— Пойдём, отец, показывай гостя.
Караман ожидал у ворот. Увидел Дороню, заулыбался, обнял казака, как родного. Прохожие косились: «Ишь, с объятиями лезут, нехристи! Сколько народу загубили, ироды!» Кровоточила прошлогодняя рана и ещё долго будет терзать людские души и наполнять их неприязнью. Да и то не у многих: уж больно терпеливо и отходчиво нутро русского человека. А если кто и хотел изобидеть недругов, то не смел. На то царёв указ писан — торговых людей и иноземцев не трогать, дабы не навлечь на ослабшее государство преждевременную войну. Да и выгода с торга была немалая — каждую десятую лошадь ногайцы отдавали русскому царю. И ведь верно, торг торгом, а война войной. Те же ногайцы привели коней, в коих после нашествия нужда у Руси великая. Сколько животин в прошлом году пало, сгорело и было угнано — немыслимо! А ведь надо пахать, возить тяжести, воевать. Дороне повезло, его буланый Буйнак чудом уцелел.
Когда покончили с приветствиями, Дороня поинтересовался, удалось ли Караману взять в жёны ногайскую девушку. Крымчак ответил:
— Я, после набег на Заразск, Сарайчик ехал. Потом Ашим уговорил ждать, единственный дочь Акгюль за другой джигит не отдавать. Тот джигит Фархад звать, мне грозил, я не боялся. Сам в Крым ехал, караван из Каффы в Китай провожал, на пути один купец спасал, он мне большой деньга дал, я вернулся, Саттар-бек долг отдавал, Акгюль жена взял.
— Выходит, всё у тебя сладилось, — с лёгкой завистью произнёс Дороня.
Грустинка в словах Дорони не проскользнула мимо Карамана:
— Э-э! У тебя плох, да? Мине говори, моя слушать будет.
Пришлось казаку поведать о своих бедах.
Караман покачал головой:
— Ой, бой! Много день убегал. Плох, сапсем плох. Война плох, смерт плох. Вера корош. Верить будешь, жена, дочь найдёшь, родня свой Меланья, Аникей.
Моя тоже искать будет. Пленный урусут нынче много, мало стоил, может, ногай не продал.
— Кабы так случилось, — произнёс Дороня с надеждой.
— Э-э, корош сам не умирал. Я думал, тебя смерт брал. Как живой остался? Я казак Севрюк, с тобой кто был, маленький крепост видел. Саттар-бек ему сабля давал, драться велел, потом убивал. Шайтан! Всех, кто плен попал, рубил. Один урусут оставил, он нога падал, жить просил. Бек его в Заразск брал, там урусут пропал.
Дороня насторожился, заинтересованно спросил:
— Как звать того русского, не ведаешь?
— Тот лета не ведал, когда Саттар-бек долг давал, видел. У бек живёт. Откуда брался, не знай. Саттар его звер называет...
— Зверем?
— Э-э, забыл. Такой, лес деревья бегает, мех даёт.
— Куницын?
— Куница, куница! Как знаешь? Тоже крепост был? Как бежал?
— В острожке не был, но куницу эту перемётную знаю давно. Враг мой.
— Э-э, этот враг не беда, другой бойся. — Караман приглушил голос: — Ещё молвить буду. Сам слушай и мурза Хворостин передай. Москва уходить надо. Девлет-Гирей войско большой собирает, Москва снова жечь придёт. Моя ведает. Сам видел. Турка морем янычар и пищали привозил. Беги, Дороня.
— Бежать?! Нет, здесь земля Русская. А за весть благодарствую. Передам твои слова князю...
