— Пожаловали, ироды! — Дороня досадливо плюнул под ноги.
Стрелец обернулся к стану, прокричал:
— Тата-ары!
Эхом по всей линии укреплений отозвались караульные других полков.
— Да-а. Тяжкий день предстоит, — вымолвил казак.
— Ничего, одолеем. Ныне Силов день. Святой Сила мужику силы прибавляет. — Молодой стрелец расправил рамена-плечи.
Зашевелилось воинство. Гомон, крики и бряцание оружия наполнили русский стан. Загудел набат — большой барабан главного воеводы, ему вторили малые воеводские. Отозвалась медь Передового полка, что закрепился слева от гуляй-города. Пора. Дороня тронул рукоять пистолета, уверенно изрёк:
— Одолеем. Мы ещё Евдокимово заговенье встретим, репных пирогов, каши да кваса отведаем. Ныне же ворогов заставим злобы нашей отведать.
* * *
Гул, топот копыт и воинственные крики татар нарастали. Слишком быстро. Дозорные не успели выстрелить, как были сметены и затоптаны. Крымчаки подскакали к реке. Встречь пальнули пищали стрельцов. Раз, второй, третий. Вопли, стоны, конское ржание растеклись по полю. Забурлила вода в Рожайке, помутнела от множества конских копыт, покраснела от крови. Невзирая на потери, татарские сотни выперлись на другой берег реки. Стрельцы взялись за рогатины, копья, бердыши, сабли... Не устояли. Смяли крымчаки служилых, охапили. Засверкали на солнце сабли, окрасились русской кровью. Не одно сердце на укреплениях дрогнуло и возмутилось. Как же так? На глазах у всего воинства: соратников, братьев православных — копытами в землю багряную! Как смотреть на сие избиение?! Неужто не поможем?! Нет. Не было на то указа... Да и не успеть. А если бы и вышли на врага теперь, то потеряли бы гораздо больше, чем за щитами гуляй-города. Воеводы рисковать не могли. Все три тысячи стрельцов полегли. Пали в неравном бою, но натиск вражий ослабили. Сбили бег коней и пыл всадников. Сбили — не остановили. Не остановили степняков и шипастые триболы, кои на Руси чесноком зовутся, хотя замятию создали и урон, особливо лошадям, нанесли немалый... В лоб на гуляй-город ведёт своих воинов ногайский мурза Теребердей, жаждет искупить вину за первый, неудачный подход к русским укреплениям. Крыльями идут татарские тысячи. Волна за волной набегает конница крымского хана на русскую рать, преодолевая встречный смертоносный дождь, бьётся с неистовой силой о китаи и деревянные щиты гуляй-города. Безуспешно. Дороне вспомнился Заразск. Так же ломили крымчаки, так же встречали их русские. Только и татар приходило меньше, и огненного бою у защитников города имелось не велико. Дороня верил — победили в тот раз, сдюжим и ныне. Подбодрил и молодого стрельца:
— Не робей, братец, одолеем.
— Я и не робею, — отозвался стрелец. Прицелился, пальнул из ручницы. Ещё одним врагом стало меньше.
Татарская тысяча разбилась на три отряда. Не нападали, перестреливались. Средний закрутил карусель. Кружили необычно, малым кругом. Били стрелами в одно место, шириною шагов в десять. Карусельщиков до сотни, все в доспехах. Таких стрелой взять нелегко, и всё же стрельцы одного за другим выбивали их из карусели, но, несмотря на это, она с каждым оборотом приближалась к щитам. Защитников становилось всё меньше, те, что оставались живыми, не могли высунуться.
На смотровую площадку, где оборонялись Дороня, Ермак и молодой стрелец, поднялись Хованский и Хворостинин. Главный воевода спросил:
— Держитесь, воины?
— Держимся, воевода, — ответствовал Ермак.
— Добро. — Первый воевода посмотрел налево, туда, где татары крутили карусель: — Мнится, недоброе затеяли, чертяки. Как думаешь, Дмитрий Иванович?
— Думаю, вот-вот на приступ пойдут, окаянные. Не мешало бы наряду малому, что Михайло Иванович дал, изготовиться.
— Пойду предупрежу, подбодрю, ты уж тут сам.
— Иди, Андрей Петрович, да повязку не забудь сменить, опять кровоточит. Говорил лекарь, тревожить нельзя.
Хованский отмахнулся:
— Не до того.
Хворостинин проводил первого воеводу взглядом, Ермаку и Дороне приказал:
— Возьмите десяток казаков, встанете супротив окольчуженных татар. Чую, там полезут басурмане. Худо, ров в том месте выкопать не успели...
Молодой стрелец придвинулся к Хворостинину:
— Воевода, дозволь с ними.
Князь окинул щуплую фигуру стрельца.
— Иди, ежели возьмут. Вместо тебя иных пищальников поставлю.
Стрелец с мольбою глянул на казаков. Ермак согласно кивнул:
— Пойдём, коль саблей помахать не терпится.
Они поспешили исполнять приказ Хворостинина и не видели, как в железный обруч доспешных татарских всадников вплелись легковооружённые. Пятеро из них скакали друг за другом, они-то и разорвали хоровод, первыми рванули к щитам. Прирождённые наездники встали на спины коней, а с них запрыгнули на щиты. Татары свалились на стрельцов, как снег на голову. Ловкость, воинское умение и отчаянная храбрость этих воинов невольно вызвали уважение у тех, кто видел это действо. Вдохновлённые их примером доспешные татары сломали карусель и кинулись к щитам. За ними на укрепления Передового полка налегла вся тысяча.
Малый отряд Ермака и Дорони подоспел вовремя. Лихие крымчаки добивали стрельцов. Защитников у данного отрезка укреплений почти не осталось. Супротивников возглавлял бритоголовый, раздетый до пояса, жилистый воин с длинным кинжалом и саблей. Мышцы бугрились под смуглой кожей, клинки сверкали, кружились в смертельной пляске, разили русских воинов. Попал под их смертоносное кружение и молодой стрелец. Бритоголовый походя отбил его выпад и перерезал кинжалом горло. Дороня и Ермак одновременно кинулись к убийце. Только вдвоём и одолели. Крымчак оказался искусным воином, о том оставил малую пометку на плече Ермака. Пока рубились с вожаком, остальные казаки, не без потерь, расправились с четверыми его соплеменниками. Убили пятерых, вместо них, вставая друг другу на плечи, лезли ещё десять, словно головы Змиевы из сказаний былинных. Кто знает, устояли бы казаки или нет, но в тот миг дружно ухнули пищали, громыхнули пушки, средь грохота и дыма, подобный архангелу Михаилу, явился воевода Хворостинин с боевыми холопами и посохой. И вроде испугались татары мужичков с ослопами, топорами и рогатинами: отхлынули, попятились от китаев, от гуляй-города, покатились с холма. Хворостинин заглянул в бойницу, легонько толкнул Дороню в бок:
— Смотри, казак, не твой ли знакомец в чернёном шлеме? Постой! С ним, в малахае, не Куницын ли изменщик?
Дороня метнул взор на двух всадников, что уходили последними:
— Он, собака! С Саттар-беком рядком. Шакал от волка недалеко бегает.
Казак выхватил пистолет, прицелился.
Ермак остановил:
— Не дури, не достанешь и затравку зазря переведёшь.
— Достану, позже. Чую, пришло время посчитаться.
Дороня убрал пистолет за пояс, нагнулся над телом молодого стрельца, закрыл удивлённые и уже не живые глаза.
