* * *
На рассвете войско хана подступило к гуляй-городу. Девлет-Гирей тоже покинул стан, поскольку решил лично руководить атакой на русские укрепления. Идти на приступ изготовились ближе к полудню. Хан, верхом на коне, осмотрел своё воинство. В этот раз гяуры должны дрогнуть. Крымский орёл нацелился на добычу. Крыльями стали против русских всадников татарские конные тумены; справа ногаи, слева крымчаки. В первых рядах щит — немногочисленные знатные воины в доспехах.
В центре мощным телом встали спешенные татарские воины, остроклювой головой выдвинулись янычары. Эти все, как один, в длиннополых кафтанах — долармах, зауженных шароварах, шерстяных чулках и туфлях. На головах кече — белого войлока колпаки, с ложкой в чехле спереди и шлыком — «рукавом Хаджи Бекташа» сзади. Долармы, шаровары и околыши на кече у каждой орты свои: красные, синие, зелёные, жёлтые. Среди них выделяются серденгетчи — «рискующие головой», небольшие отряды янычар в шлемах и усиленных пластинами из металла кольчугах-юшманах, вооружённые ружьями, луками, саблями, копьями и щитами. Серденгетчи — пробивная сила турок, как в конном, так и в пешем бою, особенно при взятии крепостей. На них и на самопалы янычар хан возлагал большие надежды, в усиление присоединил к ним сотню своих стрелков-тюфенгчи, которыми дорожил, как и янычарами, и берёг. Берёг бы и дальше, до взятия Москвы, но случилось, что они понадобились раньше. Сегодня всё решится. Войско готово к атаке. Хан махнул рукой. Завыли карнаи, тумены пришли в движение. Вторя карнаям, мехтерхане — турецкие дервиши-музыканты — заиграли на литаврах, трубах и барабанах. Подоткнув за кушаки полы кафтанов, «новые воины» двинулись на гуляй-город. Первыми идут знаменосцы-байрактары, несут туги с котлами — «казан и шериф» — боевыми знаками, символами янычар, реют на древках треугольные полотнища разных цветов с изображением раздвоенного меча Зульфикара. Они всё ближе. За ними мелькают бунчуки татар. Вот-вот — и всё войско крымского хана ринется к укреплениям, но янычары остановились. С укреплений различимы их усатые, с бритыми подбородками, лица. Албанские, сербские, венгерские, греческие молдавские, армянские, болгарские, русские. Дети, взятые в плен в набегах и из народов, порабощённых турками. Османы заставили их забыть свои корни и превратили в верных воинов Высокой Порты. Вперёд выходят стрелки. Стреляют вразнобой, прицельно, сокращают число защитников гуляй-города, заставляют их прятаться за щитами. К тюфенгчи присоединяются лучники. Под их прикрытием к укреплениям устремляются серденгетчи. Обнажив ятаганы, кидаются вслед янычары, за ними всё войско.
— Аллла-а! Ур-рагх! — Крики турецких и татарских воинов слились воедино, смешались. Смешались и воины на подступах к гуляй-городу.
Русские стреляют из пищалей, луков, самострелов, но разве это может остановить лучших воинов падишаха. Янычары и татары забрасывают ров ветками, корзинами и... трупами. Враги приставляют лестницы, лезут на китаи, частоколы, щиты, бросаются на них по нескольку человек, пытаются раскачать и свалить. Русские не уступают, в отчаянной храбрости бьются, не жалея ни себя, ни противника. Посошник, с родинкой под глазом, рубит топором серденгетчия, но сам падает, пронзённый татарским копьём. Князь Хворостинин, прикрывает воеводу Хованского, шестопёр дробит голову янычара. До Дорони доносится его крик:
— Руки! Руки им рубите!
Следуя приказу, казак отсекает смуглую кисть врага. Хруст, кровь, истошный крик наполнен болью. Дороня уклоняется от балта — боевого турецкого топора, сносит саблей голову противника, спешит на помощь Ермаку. Атаману нелегко, он противостоит двум янычарам. Турецкие сабли, килиджи, пляшут над головой. Казакам с трудом удаётся спихнуть янычар со щита. Первый натиск отбит. Дороня облизнул пересохшие губы. Хочется пить. О голоде, как и многие, забыл в пылу боя. Подошёл Хворостинин:
— Остаёшься с воеводой Лыковым и Ермаком. Малую часть вам оставляю. Остальные со мной и Хованским: вместо Большого полка в гуляй-городе встанут и с правой руки прикроют.
— А как же Воротынский?
— Воротынский крымчаков с тылу, по ложбине обойдёт. Только ты молчок. Теперь надобно нам продержаться.
— Да как же тут продержаться такими силами супротив всего татарского войска? Ужель на погибель нас оставляют?
— В Николе Заразском держались, и у Молодей устоим. Михаил Иванович оставил часть казаков атамана Черкашенина и иноземцев с Юрием Фаренсбахом. Сдюжим. Воротынский сказывал, у него в запасе люди владыки и митрополита, их к вам на помощь пришлю. И помни, на вас надёжу держу.
— Не тревожься, князь, не подведём...
* * *
Роздых получился недолгим. Девлет-Гирею не терпелось покончить с русским воинством. Крымчаки в очередной раз пошли на приступ. Татарские всадники забили русскую конницу за укрепления. Теперь и московским вершникам пришлось спешиться. А крымчаки наседали. Того гляди обойдут с двух сторон, окружат, ворвутся в гуляй-город и посекут до поры. Тогда напрасными окажутся хлопоты большого воеводы. Нелегко. Не удержать бы своих укреплений Дороне, Ермаку, воеводе Лыкову и их людям, если бы не обещанная Хворостининым подмога. Плечом к плечу встали с защитниками приписные монастырские мужички и чернецы. Да разве удержать такую орду? Вечереет, скорее бы ночь, конец кровавой сечи и роздых. Только до него ещё надо дожить. Но что это? Не глас ли Божий средь ратного шума?
— Господи Боже сил, Боже спасения нашего, Боже творяй чудеса Един, призри в милости и щедротах на смиренныя рабы Твоя и человеколюбно услыши и помилуй нас: се бо врази собрашаса на ны, во еже погубити нас и разорити святыни наша...
Дороня урвал у войны малую толику времени, обернулся. Дородный, пышнобородый монах в камилавке и чёрной запылённой рясе, укрепляя дух и веру защитников, громоподобно нараспев вещал:
— Ты же, вся ведый, веси яко неправедно восташа на ны. Тем же грешники и недостойнии в покаянии со слезами молимся...
Дороня обратился к врагу, сбросил татарина с булавой в ров.
— Ты помози нам, Боже, Спасителю наш, и избави нас славы ради имене Твоего, да не когда рекут врази наши...
Меткий выстрел тюфенгчи свалил к ногам Дорони монастырского мужичка. На его место встал молодой широкоплечий чернец с совней.
— Бог оставил есть их, и несть избавляй и спаса-яй их: но да уведят вси языцы, яко Ты еси Бог наш и мы людие Твои, под державою Твоею всегда хранимии...
Широкое изогнутое лезвие совни подрезало шею ногайца. За ним лез крымчак. Монах по самое древко всадил смертоносное рожно в грудь неприятеля. Татарин уронил саблю, повис на частоколе.
— Востани в помощь нашу и разруши лукавые советы мыслящих им нам злая...
Ятаган янычара оказался быстрее совни. Турецкий клинок отделил правую руку чернеца от тела. Дороня крикнул. Янычар обернулся. Сабля казака раздвоила ему голову.
— ...суди обидищия и побори агарян борющая ны-ы-ы...
Молитва прервалась. Дороня вновь обернулся. Монах бородач стоял, склонив голову. Правая ладонь прижата к левому плечу. Меж пальцев кровь и оперение татарской стрелы. Монах поднял голову, их взгляды встретились. Пальцы чернеца сжались, сломали древко стрелы:
