Книга Рать порубежная. Казаки Ивана Грозного, страница 35. Автор книги Сергей Нуртазин

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Рать порубежная. Казаки Ивана Грозного»

Cтраница 35

И радостной, и тягостной получилась встреча.

По распутице добрались до монастыря, храмы и кельи которого спрятались за мощными кирпичными стенами и башнями в два боевых яруса. Один из монахов, именем Киприан, взялся проводить путников до места. Оказалось, в монастыре знали о появлении в доме Пантелеймона Рыбаря девушки, чудесным образом избежавшей гибели в лесу. Монах считал, что не обошлось без промысла Божьего. Не зря вывел её Господь близ столь славной обители. О ней-то и повёл чернец речь. Рассказал о святом Сергии Радонежском, о том, как он основал монастырь на холме Маковец в глухом бору близ Хотькова, как здесь же преподобный благословил князя Дмитрия Донского и войско на ратный подвиг. Не преминул помянуть иноков Александра Пересвета и Андрея Ослябю, которых Сергий послал с князем противу татар. Богатыри не подвели, прославили себя и монастырь на Куликовом поле.

Дороня слушал, сам вспоминал монахов, что недавно, подобные славным инокам, сражались с ним у Молодей, не щадя своих жизней...

У развилки монах указал на тропу:

— Идите по ней. В лесу, у берега реки Кончуры, избу увидите, там Пантелеймона найдёте. От меня поклон ему. Он с супругой живёт, без детей. Люди они старые, я к ним иногда наведываюсь, помочь по хозяйству. Место лепотное, благодать, тишь райская, для души полезная.


* * *


Жилище Пантелеймона надеялись найти быстро, но тропа тянулась, петляла, терялась средь деревьев, препятствовала встрече с Ульяной. К приземистой избёнке, крытой корой и дёрном, подошли далеко за полдень. За хлипким плетнём сгорбленная старуха в овчинной безрукавке кормила лохматого рыжего пса. Собака почуяла чужих людей, зарычала, бросилась к огороже. Старуха приладила сухонькую ладошку козырьком ко лбу, трескучим голосом окликнула пса:

— Рыжик! Пойди ко мне!

Заливистый лай прекратился. Пёс завилял хвостом, подбежал к хозяйке, послушно сел у ноги.

Прохор и Дороня подошли, поклонились:

— Будь здрава, бабушка. Не это ли изба Пантелеймона Рыбаря?

— Ефросинья, кто там?!

Скрипнула дверь, из клети вперевалку вышел коренастый, небольшого росточка дед:

— Чего расшумелись, чай, не на торгу?! Я Пантелеймон Рыбарь, а вы, добрые люди, кто будете и зачем вам надобен?

— Я Прохор Гуда, а это Дороня. Сказывали, у вас жёнка живёт, Ульяной зовут...

Лицо старухи сморщилось:

— За Ульянушкой нашей пришли, я так и подумала.

Старик нахмурился:

— Будет тебе слезу пускать! Иди на стол накрывай, мы пока потолкуем. Ульяну загодя не тревожь.

Дед, проводив взглядом старуху, сказал:

— Любит Ульяну. Наша дочь в Устюге проживает, а сын два лета назад в лесу сгинул. Медведь ли задрал, болото ли поглотило, а может, люди лихие жизни лишили, неведомо.

— И мы, дедушка, ей не чужие, я брат её, а это, — Прохор кивнул на Дороню, — муж.

— Знаю, сказывала про вас. Только вот о чём хочу молвить. С ней надо будто со скорлупкой яичной, пережмёшь, сломается, не приладишь... Не знаю, как она в ночи на нашу избу набрела. Видно, огонёк в оконце заметила. Рыжик лаять стал, я на двор. Гляжу, глазам не верю. Луна светит, передо мною не иначе сама Матерь Божья. Стоит — ни слова. Я на колени, она в дом. На лавку села, молока просит, дитя попоить. Старуха крынку поднесла, глядь, дите мёртвое, запах от него.

Дороня уткнулся в плечо Прохора, зарыдал. Старик покосился, но речь не прервал:

— Мы дитя забрать хотели, не дала... Всё разговаривала с ним, грудь давала... С петухами в монастырь наведался. Монахи меня знают, я им рыбу, мёд, ягоды, травы лечебные доставляю. Они-то и помогли. Упрёками, уговорами да молитвами девочку отняли и христианским обычаем похоронили у нас за домом. Так она стала то тряпицу нянчить, то Рыжика... С нами, почитай, не разговаривала.

— Как же про нас узнали? — вымолвил Прохор.

— К зиме помаленьку говорить начала, по хозяйству помогать. Умелица большая. У моей старухи в малый срок травами лечить научилась. А уж как пришла в себя, стали мы с Ефросиньей выспрашивать у неё, кто да из каких мест. Только имя и назвала. К марту-протальнику занялся починкой, молотком тюкаю, а она говорит, мол, батюшка мой и брат так же молотками стучали. Тут и зацепился. Потихоньку клубочек распутали. После этого стала Дороню вспоминать. Пойду к Дороне, и всё тут, а куда порченую отпустишь? То тихо, то лихо, да и неведомо, есть кто у неё в Москве, нет ли. Может, измыслила всё. Уговорил обождать, покуда сам в Москве не побываю и всё не разузнаю. По её сказу притопал на Швивую горку, Прохора Гуду искать, не нашёл ни вас, ни избы. Хорошо, люди подсказали к кузнецу Хромоте идти. Он поведал, что имеются у Ульяны и брат, и муж.

— Поклон низкий от нас тебе и твоей старухе. Дай Бог вам здравия. — Прохор отвесил поклон, склонился и Дороня.

— Чего уж, как дочь нам. Пойдёмте, в доме она с пряжей. Только не забудьте слов моих. Бережно с ней надо, терпеливо. Ну, с Богом. — Старик пригладил копну седых волос, мелко перекрестился, шагнул к двери.

Зашли. Старуха хлопотала у стола, Ульяна сидела за прялкой у оконца. Мельком глянула на Дороню и Прохора, снова принялась за рукоделие. Дороня растерянно посмотрел на Прохора. Прохор пожал плечами:

— Ульяна, сестричка, ужель не признала? Я брат твой, Прохор.

Ульяна не отозвалась. Дороня взирал на отрешённое выражение лица с чувством страха и жалости.

«Исхудала-то как!»

Не выдержал тягости чувств, метнулся к лавке, поднял Ульяну за локти. Стоит, не шевелится, будто чужая. Посмотрел в глаза, с надеждой увидеть знакомую живую искру. Не дала, опустила взор долу. Дороня прижал к груди, зашептал жарко, с дрожью в голосе:

— Ульяна, Ульянушка! Голуба! Я это, я, Дороня! Муж твой! Родная моя!

Ульяна подняла голову, взгляд живой, осмысленный. Брови-былинки дрогнули, изогнулись, прикусила губу, уткнулась в грудь, зарыдала... Знать, обмягчело сердце. Прав оказался Прохор, вот оно, снадобье.


* * *


В Москву возвратились посередь зимы, временно поселились у Кондрата Хромоши. Вдовый кузнец сызнова отстроил дом на Швивой горке, жил один и постояльцам был рад. Оттаяла под тёплыми солнечными лучами земля. Отогрелась в ласковых мужниных объятьях и Ульяна. О страшных днях старались не вспоминать. Лишь однажды поведала о своих переживаниях. Со слезами на глазах рассказывала, как уходили из слободы, как в людской толчее-давке пробирались по горящей Москве, средь жара и дыма, как прикрывала платком синеющее личико маленькой Василисы, надеялась, что покинет пылающий город и спасёт дочь...

Дороня слушал, играл желваками, до боли в пальцах сжимал кулаки, а Ульяна продолжала рассказывать, жадно, старалась выговориться, выплеснуть из себя боль и страдания, избавиться от страшного прошлого.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация