— Не убей! Не убей! Не надо!
— Твоя воля. — Дороня вновь повернулся к Аникейке: — Мамка где? В Сарайчике? — Он надеялся, что удастся найти и Меланью, но ответ юноши не обрадовал:
— Бухарцам продали, а меня Караман-ака выкупил. Обещал в Москву отвезти.
— Эх, Меланья, Меланья, что я Прохору скажу.
Караман шагнул к Дороне:
— Вот, Аникейка тебе отыскал. У улан Зейнадин был, он отдавать не хотел, говорил, сильный джигит, много стоит. Я просил, акча, кон, баран давал, Аникейка забирал. Тебе возить хотел, не успел. Аникейка мать в Бухара продавали. Она теперь, как песчинка в степи, никак не найти. Плох. Твой жена, дочь тоже не нашёл...
— Зато я нашёл.
Караман хлопнул в ладоши:
— Ой, хорош! Моя твоя рад.
— И я рад. А за Аникейку благодарствую.
— Э-э! Какой благодарствую, ты меня, моя жена, дети спасал.
— Ты-то теперь куда?
— Не знай. Ногаи не простят. Скажут, с казак-урусут дружбу имеешь. Фархад, родня мстить будут, Акгюль отнимут. Плох. Вы разор делали, ногайлар убивали. Мой дом жгли, товар, кон брали. Зашем? Зашем ногайский земля забирал, Сарайчик приходил?
Дороня вскинулся, перед глазами встала охваченная пламенем Москва, вспомнились павшие соратники, Евлампий — отец Ульяны, дочь.
— Зачем!? — Ткнул пальцем в Аникейку, сказал: — У него спроси... Почему ногайцы и татары на Русь многие годы ходят?! Почему веси, города и храмы наши разоряют и жгут?! Почему русских людей в полон уводят?! Не в Сарайчике ли многие из набегов затевались?!
— Люди жадный, хан жадный, бий жадный, нурадин жадный война делает. Жаман киси война хочет.
— Верно молвишь. От жадности война, от войны ненависть. Сам же в степи рек при первой нашей встрече: надо торговать, дружбу водить.
— Ногайлар говорят: «Где согласие, там и обилие».
— Говорят, только правителям мудрые слова без надобности, думаю я, от них надо подальше жить.
— Э-э, где такой места есть?
— Знаю такие места. В верховьях Яика люди вольно живут, без царей и биев, туда идти надо. Я хорошее место приметил, где Чаган в Яик впадает. Вот Аникейку отцу отвезу, жену из Москвы заберу и там осяду.
— Хороший места, моя там ходил. Меня бери. Сейчас пойду, жена, сын, дочь пойду. Только боюсь, меня татарин казаки прогонять будут.
— Средь казаков и татары, и мещеряки, и черемиса, и ногайцы с черкасами, и иного роду-племени люди имеются. Возьми атамана Сары-Азамана, говорят, из степняков был, а иные казаки молвят, что и Ермак тоже, мол, плосколиц и волосом темей, но то только Богу ведомо. Мне думается, он русский человек... У государя московского татар тоже достаточно служит, иные в большом почёте.
— Тогда пойду. Злой казак деньга отдам и пойду.
— Торопись, казаки на сборы быстры, скоро уходить станем...
* * *
Казацкое войско уходило с добычей, с освобождёнными русскими людьми, угоняли пленных, скот и табуны коней. Позади оставался опалённый войной город...
Подалось с казаками и семейство Карамана.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Остров, на котором построена Астрахань, длиною в двенадцать миль, шириною в три мили; на нём содержится сильный гарнизон; ибо остров этот составляет предел России со стороны Каспийского моря...
Джон Мильтон
Туча событий пронеслась за время пребывания Дорони в Степи, ныне же, полный замыслов и надежд, ехал он по заснеженному шляху в Москву, к жене, сыну, коего и имени-то не ведал. Сколько раз в Степи, на берегах Дона, Волги и Яика, мечтал о встрече с Ульяной. Представлял, какая она стала. Небось тронула её лицо морщинками нелёгкая, полная тревог и потерь жизнь. Да и сам уже не молодец красный, а умудрённый опытом муж. Его лицо пометили не только морщины, но и клинок врага. Как встретит Ульяна? Обрадуется ли? Спрашивал, а сам верил — обрадуется. А радость вёз не только Ульяне, но и Прохору. Вызволил-таки Аникейку из полона. Сидит парень в седле, на рыжей лошадёнке, покачивается, на лице довольство. Только одну радость ли везут? Едут-то без Меланьи... К Москве подались не сразу, мешали то царский гнев, то непогода, то ранение Дорони, то болезнь Аникейки, то степное беспокойство. В этот раз надеялись, что всё пойдёт ладно, но случилось иначе. На белоснежном горизонте появились чёрные точки, их становилось всё больше. Кто? Дороня молил, чтобы не татары или ногайцы. Мольба осталась неуслышанной. Зоркий взор казака опознал всадников:
— Кажись, ногайцы.
Аникейка стал поворачивать лошадь. Дороня остановил:
— Не суетись. — Знал, по рыхлому мартовскому снегу, при одной заводной, от кочевников, для коих степь — дом родной, не уйти. — Скажем: я служилый казак из Астрахани, а ты сын мой. Моли Бога, чтобы среди них ногайцев из Сарайчика не оказалось.
В этом повезло, никто из ногайцев их не опознал. Пленников обобрали до нитки, не оставили ни алтына, ни полушки. Шапки, рубахи, штаны и обувку отбирать не стали, вместо добротных тулупов и кафтанов дали два старых шепкена. Перед тем предводитель сакмы ощупал пленников, довольно зацокал языком, изрёк:
— Хорошие кулы, крепкие, жилистые. — Воинам пообещал: — И вы таких в Астрахани наберёте.
Дороня с Аникейкой понимали, о чём говорит ногаец, казака ногайскому языку научил Караман, а отрока полон, но вида не подавали. Пленников связали, посадили на заводных.
К вечеру сакма сошлась ещё с двумя ногайскими отрядами. Ночевали на берегу Волги, у костров. Дороня и Аникейка отдельно, с тремя рабами-кочевниками. Степной ветер выл голодным волком, холодными зубами терзал пламя костра и тела людей...
Дороня охватил спину Аникейки дырявой полой шепкена:
— Зябко?
— Не. — Отрок невольно поёжился от ледяного порыва ветра. — Меня в зиндан бросали, когда убежать хотел, там холоднее было.
— Надо же, угораздило нам второй раз в полон попасть. Ну, ничего, терпи, казак, и веруй. Я тебя всё одно к батяне доставлю.
— Я вер... — Ветер сорвал с губ Аникейки окончание слова, унёс к реке. Отрок прикрыл ухо ладонью, втянул голову.
— Эй, бала, кель. — Один из рабов пригласил Аникейку ближе к костру.
— Рахмет. — Аникейка придвинулся, протянул ладони к теплу.
Раб заглянул в лицо, тихо спросил на татарском языке:
— Наш язык знаешь?
Аникейка понял, что проговорился, не ведая, как ответить, бросил на Дороню растерянный взгляд, решил промолчать.
— Не бойся, не скажу. Меня Баудин зовут. — Татарин перешёл на шёпот: — Мурза Саид злой хозяин. Он с нашим мурзой ссорился, улус разорил, меня, Рашида и Юсупа в плен взял, рабами сделал... — Татарин замолчал. Мимо прошёл малорослый, кривоногий ногаец. Справил в кустах нужду, вернулся, сел у соседнего костра.
