— Признал ли меня? — Мастер испытующе заглянул в глаза.
Дороня глаз не отвёл, отпираться не стал:
— Признал.
— Не бойся, не выдам, — успокоил Савелий. Прислонил к зубцу багор, растёр ладонью занемевшие от ледяного ветра щёки, глянул вниз, плюнул. — Напирают лиходеи, оглоблю им в ухо!
— Напирают, — согласился Дороня и спросил: — На что багор?
— Сподручнее супостатов с лестниц стаскивать. Я им ещё в первый приступ с пяток поляков ковырнул. — Савелий оглянулся на двух парней у котла с кипящей водой. Дороня признал в них сыновей сребродела. — Сёмка! Чего в топор вцепился! Давай горшок, гостей огненной кашей потчевать станем. — Савелий осклабился, подмигнул Дороне: — Я её для доброго вкуса знатно боевым зельем сдобрил. — Старик принял из рук сына горшок, поторопил: — Никитка! Не мешкай, увалень! Поджигай!
Никитка выхватил из-под котла головню, поджёг промасленный фитиль. Савелий прищурился, ловко метнул горшок. Столб пламени и дыма взметнулся выше стены. Савелий отпрянул, затем вновь сунулся меж зубьев и тут же подался назад. Один из венгров метнул верёвку с крюком на конце, пытаясь зацепить им псковича. Промахнулся. Крюк лишь лязгнул о зубец и поцарапал кладку.
Дороня пошутил:
— Не иначе, дядя Савелий, супостат тебя с рыбиной перепутал.
— Я ему покажу рыбину! — Савелий ругнулся на сыновей: — Вот глазолупы! Стоят, рты разинули! Котёл тащите! Надобно гостечкам дорогим кашку запить. В самый раз щитоносцы подоспели.
Суетливые движения серебряка напоминали Дороне беличьи, и, как у лесного зверька, всё у него выходило споро. Над головами просвистело ядро. Савелий погрозил сухоньким кулаком в сторону врага:
— Ишь что вытворяют, злыдни! Ядра мечут не жалеючи, знать, подвезли им припас. В иное время им стрельнуть нечем было. Наши вой над ними со стен глумились, мол, зачем град воевать пришли, коли зелья нет, а сейчас, погляди, бухают беспрестанно. Вот мы вам! — Старик утёр рукавом утиный нос, приказал: — Лей, робятки!
Испуская пар, струя кипятка полилась на штурмующих.
— Ага! Не по нраву угощение наше! Вот вам, окаянные, забегали тараканы ошпаренные. Бей их, казак! Сёмка! Никитка! Давайте мешок с известью, пожжём глазоньки вражьи.
Дороня прицелился, выстрелил. Венгерский воин тряпичной куклой повалился на землю.
— Так вам, собаки! Неча на Русь войной ходить... — голос Савелия прервался.
— Батюшка! Ты чего родимый!
Возглас одного из сыновей Савелия заставил Дороню оглянуться. Старик лежал у котла. Самострельный болт ранил его в голову. Кровь залила правую половину лица, седую бороду и пушок на голове. Левый глаз холодно и, казалось, мертво смотрел в мрачное осеннее небо. Шапка-треух дымилась в костре.
— Вниз его! Вниз тащите, к лекарям! — крикнул Дороня и вновь повернулся в сторону осаждающих. Ручницу сменил лук. Со словами: «Смерть вам, ироды!» казак с остервенением стал пускать стрелы. Когда сыновья Савелия вернулись, Дороня спросил:
— Жив?
— Жив, — ответил один из парней.
— А ну, подсобите. — Казак схватился за увесистый обломок разбитого ядром зубца. — Ошеломим врага, может, отступит от стен.
Враг отступил. Но недалеко и не все. Часть из них продолжала точить крепостную твердь, пока их товарищи обстреливали стены.
— Грызут, бобры? — раздался голос позади Дорони. Казак обернулся и встретился взглядом с Андреем Хворостининым.
— Грызут, воевода.
На стену поднялся стрелецкий голова Андрей Замыцкий:
— Эти лиходеи в подошве нор понаделали. Теперь ни пулей, ни стрелой их не возьмёшь. Коли пробьют камнесечцы стены, беда будет. Баторий только того и ждёт, чтобы войско в проломы пустить. Дозволь, князь, встречь уграм дыры малые пробить и сквозь них врага копьями и из ручниц бить.
Хворостинин думал недолго:
— Делай, голова, лишь бы польза была.
— Будет польза, Андрей Иванович, не сомневайся. — Замыцкий поправил шлем и, прихрамывая на левую ногу, побежал исполнять задуманное.
Взгляд Дорони упал на багор Савелия. Мысль, пока ещё неясная, засвербела в голове. Вспомнилось детство, рыбалка у Верхних решёток и недавняя попытка венгра стащить мастера со стены крюком на верёвке.
— Воевода, может, нам этих бобров из нор выуживать?
— Это как?
Дороня объяснил свою затею. Князь одобрил.
— Смекалист казак, ладно измыслил. Бери этих молодцов, — Андрей указал на сыновей Савелия, — мастери задуманное. Если сладится, то в других местах сие оружие применим.
Пугу сработали скоро. Четырёхаршинной цепью привязали к длинному толстому шесту колоду, утыканную крючьями и зубьями. Получилось подобие большого цепа. И пошла кровавая молотьба. Словно хлыстом саданули по стене, но колода угодила выше намеченного. Второй раз сподобились угодить колодой в выдолбленный камнесечцами грот. Крики известили, что труды оказались не напрасны. С третьего раза выудили гайдука и аут же побили стрелами. В то же время в гроте послышались выстрелы и стоны, это стрельцы Замыцкого пробили дыры в стене и теперь разили врага пулями и копьями. Вскоре пуги заработали и в других местах, но ни они, ни упорство русских воинов, ни наступление ночи не отпугнули отважных венгерцев. До утра они не прекращали своих попыток. Поразить их в темноте — дело трудное. Чтобы видеть противника, подожгли бочки со смолой и сбросили вниз, на стенах зажгли пламенники. Битва за город продолжалась. Со светом враг не успокоился. При помощи огнестрельных орудий полякам всё же удалось разрушить стену со стороны Завеличья, но путь им преградили ров и мощный тын. За тыном неприятеля поджидали рубленые башни с пушками и защитники Пскова.
Штурм не удался, но Стефан Баторий не терял надежды взять Псков. После трёх дней беспрерывного обстрела к стенам бросили польские отряды. И вновь Дороне довелось видеть, как приближается к родному городу вражья сила. Польские, венгерские, литовские и немецкие пехотинцы, выказывая удальство, резво шагали по молодому льду Великой, возглавляемые конными ротмистрами. Разноцветная людская масса поглощала белую, припорошённую снежком, гладь реки. На редкие выстрелы со стороны противника русские не отвечали. До поры. Стоило неприятелю достигнуть берега, как многоголосо рыкнули стены Пскова, плюнули огнём пушек, пищалей и ручниц, осыпали стрелами. Скошенными колосьями легли первые ряды польского воинства, оросили снег кровью. Схлынула удаль, попятились королевские ратники, побежали к своему берегу. «Матка боска! Пся крев!» Ругательные крики и сабельные удары ротмистров сдержали позорное бегство, но ни второй приступ, ни все последующие не увенчались успехом. Лёд Великой покрылся чёрными глазницами прорубей, пробитых ядрами, кровью и множеством трупов. Пытаясь отвлечь русских от проломов, поляки двинули отряды с других сторон, но обман не удался. Натиск с каждым разом ослабевал. К исходу дня всё свелось к перестрелке. Ядра, пули и стрелы с той и другой стороны время от времени отправлялись в недолгий путь на поиск добычи, но цели достигали далеко не все. Одна из стрел упала у ног Шуйского. Кто-то из поляков пытался сразить главного воеводу. Густые брови Шуйского сошлись у переносицы, тёмно-серые глаза гневно глянули в сторону врага. Стрелу поднял Андрей Хворостинин:
