— Вот поганцы! Не иначе в тебя, Иван Петрович, целились. — Рассмотрел наконечник стрелы, добавил: — Эх, стрелки горемычные, остриё-то сломано.
Шуйский обратился к воинам:
— Писать кто умеет?
— Я грамоте обучен, — отозвался Дороня.
— Отпиши, худо, мол, стреляете, да отправь тупоклювую с запиской обратно.
— Держи, казак. — Хворостинин протянул стрелу Дороне.
К Шуйскому подбежал посыльный стрелец с перевязанной шеей:
— Воевода! Наши! Сам с Толокнянки видел, войско русское на литовские караулы с тыла насело, к граду пробиваются!
— То благая весть для Пскова! — возрадовался Шуйский. И причина тому имелась. До сего дня не единожды русские воеводы с отрядами пытались пробиться к городу от Гдова, Дерпта и с других сторон, но лишь Даниле Исленьеву, дворянину из отряда стрелецкого головы Хвостова, удалось пробиться в Псков с малым числом воинских людей.
Бросив Хворостинину:
— Я в Запсковье, — Шуйский спешно удалился.
«Уж не Ермак ли, памятуя о нашем разговоре, решил прорваться в город со стороны болот?» — мелькнуло в голове Дорони. Это предстояло узнать позже, а пока надо исполнить поручение Шуйского. Дороня оторвал лоскут от рубахи, нашёл уголёк, старательно вывел: «Худо стреляете», подумал, добавил бранное словцо. Испачканные сажей пальцы обтёр об штаны, перекрестился:
— Господи, прости сквернословие моё.
Лоскут прикрепил к стреле, наложил её на тетиву, пустил в сторону врага.
На другой день Дороня узнал: Фёдор Мясоедов, во главе воинского отряда и обоза со съестным и, что ещё важнее, с зелейным припасом, воспользовался сумерками, притупленной бдительностью вражеских караулов у Запсковья, а также тем, что внимание польских воевод приковано к приступу со стороны Великой, с боем прорвался в город. Стрелецкий голова не избежал потерь, но отбился от неприятеля и привёл три с лишним сотни ратников. Ермака среди них не оказалось. Дороне удалось перемолвиться с Мясоедовым. Голова поведал, что казачий атаман Ермак со своим отрядом промышляет у поляков в тылу, между Псковом и Печорским монастырём. Пришли на ум Дороне слова атамана, сказанные им в лесу под Псковом после истребления польско-немецкого отряда «охотников на людей». Ермак молвил: «Ничего, и мы за врагами поохотились, и ещё поохотимся...» Говорённое в ту пору вершил: бил польские отряды, перехватывал обозы. Дороня мысленно пожелал ему удачи.
Через три дня из Пскова сквозь вражеские караулы послали тайного гонца. Воеводы извещали государя о том, что отбит очередной приступ, после которого поляки убрали туры и пушки подальше от стен. Польское войско готовилось к зиме. Таков приказ короля. Попытки взять город приступом оказались тщетными и привели к многочисленным потерям. Стефан Баторий надеялся на то, что голод заставит защитников Пскова покориться.
Двадцать дней спустя русские воины, среди которых оказался и Дороня, увидели конный отряд. Всадники прискакали Смоленской дорогой со стороны главного польского табора и остановились на безопасном расстоянии напротив развалин Свинорской башни. Двое из них отделились, проехали до Покровской, а затем возвратились. Отряд повернул к лагерю. Дороня провожал всадников взглядом. «Уж не сам ли король наведывался?»
Казак оказался прав. Стефан Баторий — король польский, великий князь литовский, прусский, жемодцкий, мазовецкий, князь семиградский — ехал, опережая свиту, в сопровождении канцлера и великого коронного гетмана Яна Замойского. Баторий, дородный, широкоплечий, в узорчатом жупане и подбитой мехом делии с соболиным отложным воротником, крепко сидел в отделанном бархатом седле. Ястребиное перо на меховой шапке и сабля в дорогих ножнах на поясе короля покачивались в такт ходу коня. Полноватое с крупными чертами лицо бывалого воина на пороге пятидесятилетия было мрачно. Неисчислимые заботы отметили чело глубокими морщинами. Ныне главной его заботой являлся Псков. Король подкрутил тёмно-русые, редко помеченные сединой усы, обратил взор карих глаз на Замойского. Верный помощник короля пребывал в задумчивости. Худощавый, сутулый, длиннорукий, полная противоположность Баторию, он никоим образом не походил на бывалого вояку; но бельзский староста, получив знания в Париже, Страсбурге и Падуе, превосходил многих умом и изворотливостью, за что был уважаем шляхтой. Сам владетель Речи Посполитой, несмотря на почти десятилетнее превосходство в возрасте, советовался с канцлером.
Гнедой жеребец короля шёл ходко, игреневая кобыла великого гетмана с трудом поспевала. Стефан замедлил бег коня, начал говорить:
— На днях уезжаю в Вильну, остаёшься главным.
Вытянутое длинноносое лицо Замойского озарилось плохо скрываемой радостью, тонкие губы растянулись под сивыми усами.
— Благодарю за доверие, мой король, готов исполнить любое ваше приказание, но боюсь, некоторые ясновельможные паны превосходят меня победами и будут недовольны этим назначением, ведь мой опыт в воинских делах мал.
— Его достаточно, чтобы руководить войском. Полагаюсь на твои великие знания, верность и умение вести переговоры, это порою стоит гораздо больше воинской доблести некоторых ясновельможных панов.
— Великая честь слышать такие слова из ваших уст. — Большие серые глаза Замойского выражали глубокую преданность.
— Не благодари, тебе предстоит нести тяжкую ношу. Запомни, войско, как лошадь, надо держать в узде, без неё оно становиться неуправляемым.
— Я запомню совет, ваше королевское величество.
— Продолжай осаду и изыскивай любую возможность взять город.
— Приложу все усилия, но на какие силы я могу рассчитывать?
— Часть войска я заберу, того, что останется, должно хватить.
— Наёмники ропщут, мой король.
— Знаю, но казна истощена войной. Сделаем вот что, особо недовольные уйдут со мной, остальных успокою обещаниями. Вскоре к ним прибавятся свежие силы. Из Риги должны подойти двести шотландцев... Верю, справишься. Помни, Псков — ключ, Новгород — замок. Обладая ключом, мы откроем замок и отворим двери к покорению Московии. Только вот незадача, воины утомлены, наши силы иссякли, для сокрушительного броска их недостаточно. Кроме того, шведы захватывают у русских всё больше земель, боюсь, им понравится. Чтобы остановить их, придётся согласиться на перемирие, которого добивается царь Иван. Пан Брацлавский, Радзивилл, Гарабурда и папский посланник ксёндз Поссевин отправляются в Ям Запольский для переговоров, а значит...
— Чем больше мы отрежем русского пирога, тем легче будет с ними торговаться.
— Верно, и самый лакомый кусок — Псков. Но кроме Пскова надо продолжать терзать и разорять земли Московита и овладевать его замками и городами. Удачные наскоки наших отрядов на Новгородские земли и под Ярославль, потеря Ржевы Владимирской, Изборска, Порхова, Гдова, Мальского и Печерского монастырей и других крепостей заставит русских быть сговорчивее.
— Не всё даётся легко, ваше величество. Защитники русских крепостей проявляют поразительное упорство. Вот уже много дней ротмистр Фаренсбах не может взять Печерский монастырь. Монахи и стрельцы, которых в обители не больше пяти сотен, отчаянно сопротивляются во главе с осадным головой Юрием Нечаевым. Трёх пушек, что имеют немцы, не хватит для взятия столь сильной крепости. Они несут большие потери. Во время последнего приступа Фаренсбаха ранили, а племянника курляндского герцога Гостарда Кетлера и Тизенгаузена взяли в плен.
