— Ничего, у меня есть что князю поведать.
— Вот и поведай, вон он идёт.
От церкви Николы Заразского до воеводских хором путь недолог, конь не нужен. Князь шагал широко, высокий, плечистый, русый волос зачёсан назад, синяя суконная шапка с соболиным околышем зажата в правой руке. Воевода спешил, видимо, кто-то сообщил о прибытии вестника из степи. Подошёл, оглядел запылённых воинов, остановил взгляд умных голубых глаз на Дороне:
— Молви.
Дороня недоверчиво посмотрел на княжих сопроводителей. Можно ли?
— Не медли, — в голосе князя проскользнуло нетерпенье.
— Царь крымский Девлет-Гирей и Саттар-бек две тьмы на Заразск ведут. Остальных царевичи Мегмет и Али к Рязани потянули.
— Доподлинно известно?
— Доподлинно, с сотоварищами гонца крымского пытал. Загон тысячник Саттар-бек ведёт, Девлет-хан при нём, простым воем обрядился.
Хворостинин обернулся к коренастому мужу в красной чуге:
— Фёдор, надобно к царю гонца послать. Дело немаловажное. Сам Девлетка в гости пожаловал, а до нас иные вести доходили.
— Вот так новость! — Фёдор сдвинул бархатную вишнёвую мурмолку на затылок.
Князь вновь обратил взор на Дороню:
— Спаси тебя Бог, важную весть принёс, казак. Как прозывать тебя?
— Дороней Шершнем звали, теперь Безухим звать будут.
— Почто Безухим?
— В плену был. Татарский бек уши резал.
— Как же тебя угораздило?
— Аркан — не таракан, зубов нет, а шею ест.
Чёрная тень набежала на светлое лицо, морщинистая рябь прошлась по высокому челу князя.
— Аркан татары на всю Русь накинуть хотят. Ироды! До коей поры будут терзать землю нашу, аки псы злобные?! Ничего, придёт время, посчитаемся. — Узкая ладонь воеводы легла на плечо казака: — Устал, чай? Велю накормить вас и по чарке налить за труды.
Шепелявый Игнат довольно крякнул за спиной Дорони:
— И то верно, княжь, брюхо не гушли, не евши не ушнет.
Хворостинин улыбнулся, хотел пройти мимо, Дороня остановил:
— Князь, яви милость, дозволь в Заразске остаться.
— Почто так?
— Татарина, что уши мне резал, Саттар-беком кличут.
Хворостинин ещё раз окинул взглядом статного, синеглазого парня, понимающе кивнул:
— Оставайся. Посыльным при мне будешь, расторопные молодцы нам надобны. Отдохни малость, вскоре призову, дел невпроворот.
Дороню и сопутников отвели в дворницкую, усадили за стол, где их уже поджидали братина с квасом, щи с капустой, хлеб, сыр и солёные огурцы. По княжескому указу поднесли по чарке янтарного сычужного мёда. От хмельного напитка зашумело в голове, навалилась слабость, потянуло в сон. Последние дни спать удавалось редко. Дороня склонился, уронил отяжелевшую голову на скрещённые на столе руки. Последние мысли о сотоварищах:
«Увёл ли от беды казаков Ермак Тимофеевич?»
Паче терзало беспокойство за Поляничку и наставника в воинском деле — Севрюка... Не знал казак, что нет боле на белом свете сотоварищей. Остался лежать на берегу речки славный запорожец Павло Поляничка, пронзённый многими стрелами. Смешалась его кровушка с речною водой да с землицей прибрежной. Севрюка Долгого ждала иная смерть...
* * *
Ненасытное пламя лизало останки острожка и бренные тела русских воинов, словно в стародавние времена совершал огонь языческий обряд погребения на костре. Горели православные, метались в дыму неупокоенные души. Из трёх десятков защитников малого острожка осталось только семеро. Среди них вольный казак Севрюк Долгой и дворянский сын Васька Куницын. Так уж дано свыше — если судьба — встретишься, нет — разминёшься. Севрюку суждено было встретиться с десятником Куницыным и татарами...
Севрюк, прибыв в крепостцу, не многими словами успел перемолвиться с пятидесятником — главным в острожке. Рассказал про татар, про разлад с Куницыным. Пятидесятник же посетовал, что ему самому не по нраву сын дворянский, коего намедни прислали из Москвы. Рассказал, что пытается оттеснить его — острожного голову — да всё норовит сам верховодить, похваляется дружбою с Малютой Скуратовым, Бутурлиными, Плещеевыми, а особо с Басмановыми. Видно, наболело у пятидесятника. Утишив голос, поведал, что дополз до него слух о причастности Васьки к убийству князь-воеводы Андрея Петровича Телятевского, мол, шепнули о том и царю, поэтому покровитель, Фёдор Басманов, спрятал видока и злодея Куницына на порубежье, подальше от государева гнева. Помог Ваське и Малюта. Пожаловался пятидесятник и на то, что без сторожи у него всего-то два десятка людей, чтобы защитить острожек. Выговорился, отправился расставлять людей для обороны, да не успел.
Крымчаки взяли острожек изгоном. Сначала у ворот появилась конная сторожа во главе с Куницыным. Истошный крик десятника принудил воротников распахнуть створы. Спасаясь от погони, сторожа влетела в крепостцу. Ворота закрыть не успели, следом за сторожей, из ночной мглы, в острог хлынули татары. Острожники бились отчаянно, но супротив тьмы степняков не сдюжили... Теперь семеро из них, связанные, оборванные, испачканные грязью, сажей, своей и чужой кровью, стояли, понурив головы. Рыжебородый предводитель татар оглядывал пленников презрительным холодным взглядом. Судя по одежде и доспехам, он принадлежал к знати. Знатным был и его чернёный шлем с двумя серебряными змейками и тремя орлиными перьями, два по бокам, одно еловцем венчало верхушку. За его спиной поглаживал седоватую бородку пожилой татарин в доспехах простого воина. Ещё один — ражий, мордастый детина с повязкой на голове — указал на Севрюка:
— Шайтан убил саблей двух наших батыров, ещё троих ранил.
Воин в чернёном шлеме скользнул глазами по Севрюку, обратился к мордастому детине:
— Переводи ему. — Вперив взгляд в Севрюка, продолжил: — Мои воины говорят, ты неплохо владеешь саблей. Хочу проверить — так ли это. Я дам тебе саблю, и мы сразимся. Если победишь — уйдёшь, и ни один мой батыр не остановит тебя, если нет...
Зловещий смех, поддержанный татарскими воинами, растёкся по окрестности. Мордастый перевёл.
Севрюк поднял голову, одарил бека неприязненным взглядом, обратился к толмачу:
— Как величают его?
— Саттар-бек.
— Яхши, — сам ответил Севрюк, глянув в глаза предводителя, по-русски добавил: — Видать, Господь велит мне расплатиться с тобой за Доронины обиды.
По указке бека мордастый толмач освободил связанные кожаным ремешком руки Севрюка, вынул из ножен саблю, с опаской протянул пленнику. Казак размял затёкшие запястья, тронул левое плечо, отнял окровавленную ладонь. Рана была неглубокая, но татарская сабля тронула кость, рука висела плетью. С досадой промолвив:
— Есть шуйца, да не помощница. — Взял саблю, припадая на правую ногу, раненную копьём, двинулся к Саттар-беку. Татарские воины расступились, образуя круг. Сабля бека выскочила из нарядных с серебряными бляшками ножен, заиграла в руках хозяина. Крымчак с улыбкой и уверенностью в своём превосходстве встречал противника. Казак подходил медленно, из-за покалеченной руки и хромоты он казался неуклюжим. Но вот, улучшив момент, рубанул: раз, другой, третий. Саттар-бек уклонялся, поддразнивая соперника, продолжал улыбаться, оголяя ряд белых, хищных зубов. Такая игра ему быстро надоела. Решив, что Севрюк потратил свои последние силы, напал сам. Его сабля взвизгнула и, разрезая воздух, понеслась на голову казака. Севрюк отбился, направил клинок вниз, к животу бека. От могучего режущего удара звенья лёгкой кольчуги распались, но спасли своему обладателю жизнь. Саттар-бек отскочил. Севрюк за ним не успел, силы убывали. В глазах крымчака вспыхнули злые огоньки, от самодовольства не осталось и следа. Бек хищно ощерился, закружил вокруг противника. Смертоносная молния раз за разом пыталась отнять у казака жизнь. Севрюк отбивался, ожидая удобного случая покончить с врагом... Если бы не нога. Долгой споткнулся. Будто от удовольствия присвистнула татарская сабля, врубилась в тело казака от правого плеча до пояса. Ликование крымчаков возвестило о победе Саттар-бека. Победитель обтёр лезвие об рубаху Севрюка, повернулся к толмачу:
