Невольница понравилась Тангуту, который сразу сообразил, что со временем из этой развившейся не по годам отроковицы вырастет красивая женщина с пышными формами и белоснежной кожей. «Пожалуй, — подумал сластолюбивый Тангут, — эта рабыня превзойдёт своей прелестью Анну Глебовну лет через пять-шесть». Тангут окружил свою новую любимицу заботой и вниманием. Дабы не утомлять Наталью долгой верховой ездой, Тангут на обратном пути в Торжок раздобыл для неё удобный крытый возок на полозьях. Тангут одел Наталью в тёплую нарядную одежду, его слуги кормили её вкусными яствами.
Несмотря на всё это, Наталья была постоянно замкнута и печальна. Она часто плакала, а по ночам просыпалась с перекошенным от ужаса лицом. Тангут обратил внимание, что в густой тёмно-русой шевелюре Натальи очень много седых волос, причём их с каждым днём становится всё больше. Нежные пухлые щёки Натальи обвисли, кожа у неё на лице поблёкла и покрылась морщинами. Юная прекрасная невольница старела и дурнела буквально на глазах!
Конные отряды Шейбана и Тангута вернулись к Торжку в середине марта.
Оправдываясь перед Батыем в том, что многим ушедшим из Торжка беженцам всё-таки удалось спастись, Тангут поведал ему о русской рати, на которую он наткнулся у реки Щеберихи.
— Урусов было очень много в том становище, а у нас с Шейбаном имелось всего полторы тысячи всадников, — молвил Тангут. — Я бы настиг всех беженцев и за рекой Щеберихой, если бы не эта вражеская рать. Я думаю, это войско коназа Уруслая, подошедшее с юга.
Шейбан подтверждал сказанное Тангутом, уверяя Батыя, что в стане урусов близ Игнач-креста не меньше тридцати тысяч войска.
— Если на Щеберихе и впрямь стоит коназ Уруслай, то почему он не наступает на нас? — недоумевал Батый. — Чего он ждёт?
— Наверняка Уруслай стянул в свой стан ещё не все силы, — высказал предположение Тангут. — Уруслай ждёт, когда к нему подойдут полки из дальних городов.
— А может, Уруслай затевает какую-нибудь хитрость, — вставил Шейбан.
Призвав к себе верного Субудая, Батый стал совещаться с ним относительно того, выступать ли ему на Новгород, если существует вероятность столкнуться в битве с ратью Ярослава Всеволодовича. Субудай, прекрасно сознававший, на чём основаны сомнения Батыя, не стал ходить вокруг да около. Долгая осада Торжка показала, что татарские тумены сильно измотаны трудностями этой войны, а татарские военачальники, удручённые невосполнимыми потерями, в значительной мере утратили боевой дух. На Новгород выступать нельзя, заявил Субудай, ибо любая неудача в этом походе может привести к развалу нашего войска.
— Твои двоюродные братья, в особенности Гуюк-хан, будут только рады любой твоей неудаче, — заметил Субудай Батыю. — Покуда ты, о великий, уверенно побеждал урусов, твои двоюродные братья были покорны тебе. Но стоило тебе увязнуть под Ак-Керменом, как возросла строптивость твоих двоюродных братьев. Нельзя сражаться с коназом Уруслаем, о светлейший, если твои близкие соратники уже устали от этой войны.
Выслушав мнение Субудая, Батый собрал своих военачальников и братьев, объявив им, что от Торжка татарское войско двинется на юг, в родные привольные степи.
* * *
В эти дни уходящего марта во время сборов Батыевой орды для выступления на юг Тангут встретился с шаманом Судуем. Тангут рассказал Судую о странной хвори, поразившей его юную русскую невольницу.
— Она стареет на глазах, хотя ей всего тринадцать лет! — сетовал Тангут. — Прошу тебя, о мудрейший, излечи мою рабыню от этого ужасного недуга. Я щедро вознагражу тебя за это!
Судуй пожелал взглянуть на невольницу Тангута.
В юрте, куда Тангут привёл Судуя, на мягкой войлочной постели лежала крупная девочка в широком восточном халате из узорчатого шёлка. У девочки были совершенно седые волосы и увядшее морщинистое лицо, хотя тело её не выглядело старым, сохраняя присущие юности округлости и нежную белизну кожи.
Судуй попросил девочку раздеться донага. Невольница повиновалась ему с холодным безразличием на лице, она уже кое-что понимала из языка монголов.
Внимательно осмотрев и ощупав девочку, Судуй разрешил ей вновь накинуть на себя халат.
— Что скажешь, почтенный? — нетерпеливо спросил Тангут.
Храня таинственное молчание, Судуй вышел из юрты на свежий воздух и сел на вязанку хвороста у костра, на котором служанки Тангута варили баранину в большом бронзовом котле. Последовавший за шаманом Тангут уселся на другую вязанку дров рядом с ним.
— Поскольку у твоей рабыни стареет лишь лицо, а тело не стареет, значит, это не болезнь, а некое злое заклятье, наложенное на неё колдуном или колдуньей, — вынес свой вердикт Судуй, глядя на Тангута. — С колдунами урусутов мне не доводилось сталкиваться, поэтому я не знаю ни силу их заклятий, ни способы их снятия. Тебе, друг мой, нужно найти какого-нибудь местного знахаря и показать ему твою невольницу.
— Где же я найду местного колдуна? — растерялся Тангут. — Все деревни вокруг Ак-Кермена сожжены нашими воинами. Здесь во всей округе нет живых урусов, одни только мертвецы.
— Я сказал тебе, что нужно делать, а дальше ты сам думай. — Судуй пожал сутулыми плечами. Он вновь взглянул на Тангута, предостерегающе подняв кривой указательный палец, и тихо добавил: — Знай, друг мой, с заклятьями шутки плохи! Заклятья порой могут передаваться от человека к человеку, как заразная болезнь. Твоя рабыня, о которой ты так печёшься, видимо, просто не знает страшную силу наложенного на неё заклятья. Я думаю, тебе лучше отпустить её на все четыре стороны, дружок. Ведь эта невольница понемногу сама прекращается в колдунью. Со временем дойдёт до того, что она одним лишь взглядом сможет умертвить или превратить в старика любого человека. Убивать её нельзя, поскольку мёртвая колдунья ещё опаснее, чем живая.
У Тангута, внимавшего Судую, от страха вдруг вытянулось лицо.
— Ты прав, о мудрейший, — пробормотал он. — От злых заклятий лучше держаться подальше! Я сегодня же дарую свободу этой урусутке с постаревшим лицом, дам ей одежду, пищу, коня... Пусть идёт, куда хочет!
Глава четырнадцатая
СУХМАН КРИВЕЦ
Стража, стоявшая у всех ворот Смоленска, останавливала путников, идущих в город, и расспрашивала их о татарах, бесчинствующих на суздальских землях. Всякого, кто хоть что-то мог поведать о татарах или видел их воочию, стражники без промедления доставляли к местному воеводе Твердиславу.
Как-то в конце марта в широкий проём Крылошевских ворот Смоленска рано поутру вступили девять молодых ратников и девушка в воинском облачении с повязкой на лице.
Четверо стражей, опустив копья, преградили им путь. Пятый стражник, выступив вперёд, строго спросил:
— Кто такие? Куда и откуда путь держите?
Один из незнакомцев, прихрамывая, подошёл к начальнику караула.
— Из Торжка мы идём, друже, — сиплым простуженным голосом сказал он. — Батыева орда к Торжку подвалила. Две недели мы бились с нехристями нещадно. Когда совсем обессилели защитники города, то посадник Иванко велел всему торжковскому люду прорываться на север. Немало народу ушло из Торжка посреди ночи, перебив татарские дозоры на реке Тверце. Устремясь в погоню за беженцами, мунгалы много людей истребили. Лесная дорога от реки Тверцы до озера Селигер вся усеяна телами убитых русичей. — Рассказчик тяжело вздохнул. — Нам вот Господь пособил спастись от злобных мунгалов. Поначалу-то мы хотели в Новгород податься, но потом передумали и повернули к Смоленску. Чай, мунгалы сюда не доберутся.
