Сколько людей умерло на твоих берегах? Десятки? Сотни? Тысячи? А ты всё смотрела и смотрела с небес на корчащиеся в агонии тела, ожидая, что кто-то из них всё же сможет победить страх и с честью примет твой драгоценный дар. И ты почти разуверилась и потеряла надежду или что-то похожее на неё, когда по белому песку пролегли следы человека, ищущего так мало и так много.
Себя.
Ему ты смогла помочь и искренне радовалась, глядя на то, как он хохочет под взглядом Ка-Йен, тот, первый из рода Ра-Гро, впустивший в свою кровь и плоть лунное безумие. Он приглянулся тебе, верно, маленькая? Или то была она? Да, скорее всего. Хрупкая светловолосая девушка, распластавшаяся на белом покрывале песка, не отрывающая восторженный взгляд от зрачка, почти неразличимого в темноте нездешней ночи...
Ты полюбила её всей душой, маленькая, так сильно, что незаметно для себя самой вмешалась в её существо и пустила Узлы Кружев в пляс. Ты совершила преступление, но разве можно винить ребёнка в том, что он всего лишь желал найти друга?..
Я разгладил на ладони песок, вытрясенный из складок одежды. Вот ведь странно, он до сих пор не нагрелся от моих прикосновений. Не потерял себя, непоколебимо неизменный. Или попросту упрямый? Мне упрямства тоже всегда было не занимать, хотя сейчас оно не может ни помочь, ни навредить, в кои-то веки. Потому что век как раз подходит к концу, и очень даже скоренько. Мой век.
Колода, на которой я сижу, жила намного дольше, когда была деревом. Лет двести, не меньше. Да и сейчас держится ого-го! По крайней мере вбитый в неё крюк с кольцом, через которое пропущены цепи, голыми руками вытащить не получится. Или получится, но не всякими. Вот Борг, к примеру, мог бы попробовать... Если бы не лежал поодаль точно такой же колодой. Успокаивает одно: он хоть и слабо, но дышит, значит, у нашей общей тюремщицы нет ни причин, ни желания убивать. Пока по крайней мере. Зачем проливать кровь, если можно превратить врага в покорного слугу? Конечно, незачем. Но о чём она думает сейчас, когда проверенный временем способ дал осечку? Я очнулся от насильственного сна несколько часов назад и, хотя за дверью в течение этого времени ни разу не раздались шаги, твёрдо знаю: придёт.
Чтобы задать всё тот же вопрос.
— Кто ты?
А осечка-то произошла в первый раз, иначе слуги не тащили бы эту клятую колоду от озера сюда, в стены... допустим, дома, потому что не верится, что говорящей с водой для защиты от неприятелей нужен целый замок. Если задуматься, ей вообще не нужна защита, с такими-то возможностями подчинять и повелевать. Но излюбленная тактика дала сбой, а что возникает в подобных случаях? Замешательство. Тревога. Просыпаются сомнения — самые уязвимые качества человеческой натуры. И в то же время самые сильные, всё ведь зависит от точки зрения и направления удара. Мне осталось провести последнее сражение... Но кто сказал, что оно будет состоять из одной-единственной фехтовальной партии?
Оборачиваюсь только после того, как удаётся спрятать улыбку.
Всё тот же истукан, обёрнутый тканью. Право слово, начинаю скучать. Камни-светляки, рассыпанные по прозрачным сосудам в углах комнаты, позволяют разглядеть каждую складочку покрывала, каждый вдох, парусом поднимающий вуаль, но мне хочется заглянуть глубже. Я должен увидеть её лицо, а ещё лучше — поймать взгляд, чтобы окончательно утвердиться в правильности соображений о возрасте моей тюремщицы.
Она не может быть юной. Не имеет права быть таковой, если медлит и осторожничает. Любой ребёнок снова и снова терзал бы моё сознание тёмным зрачком Ка-Йен, пока не добился бы успеха, но попытка не повторилась, стало быть, мы уже не дети. Далеко не дети.
— Здравствуй, сестричка. Я бы пожелал тебе доброго утра, дня или вечера, но в этой комнате нет окон, так что позволь ограничиться приветствием столь же безликим, как и ты сама.
По белому полотну проходят быстро затухающие волны.
— Хочешь увидеть моё лицо?
— Не то чтобы хочу... Но думаю, сие зрелище привнесло бы в мою теперешнюю жизнь некоторое разнообразие.
Любая красавица непременно в ответ на мои слова гордо и надменно подняла бы вуаль, а эта медлит. Интересно, почему?
— У тебя были все возможности его увидеть ещё там, у озера.
— Если бы я принял участь покорного раба?
— Если бы ты захотел стать свободным.
Она восхитительно уверена в своей правоте. Ещё один вопрос опускается в бездонную копилку:
— Значит, для меня ваше прекрасное лицо навек останется сокрытым?
— Прекрасное?
Ехидничает. С небольшой горчинкой. Неужели всё так просто?
— Если рассудить здраво, вашей маскировке может быть две равновероятные причины. Или вы прячетесь под вуалью, потому что ослепительно прекрасны, или...
— Невообразимо уродлива. Но все мужчины предпочитают выбирать первое.
— Потому что, слушая ваш голос, невозможно поверить во второе.
Самое смешное, ни капельки не льщу. Столько уверенности в себе, заставляющей голос звенеть торжествующими колокольчиками, может быть только у женщины, не просто привыкшей приказывать, но и привыкшей видеть, как её приказы немедленно исполняются. В том числе приказы любовные.
— Твоя просьба опасна для тебя.
— Уж не хотите ли сказать, что как только откроете свой лик, я тут же лишусь жизни?
Не слишком приятно умирать до срока, но раз уж всё сложилось так, а не иначе, лучше бы поскорее закончить земные дела, а мгновенная смерть без мучений и сожалений стала бы поистине царским подарком.
— Если жизнь неотделима от ясного рассудка, вполне возможно.
Крохотная гирька на ту чашу весов, где расположилась версия об уродстве. Правда, не могу себе представить картинку настолько ужасающую, чтобы свести меня с ума.
— А если всё ровно наоборот и я прозрею?
Она берёт время на раздумье, достаточно долгое, чтобы вызвать у собеседника нетерпение, перерастающее в тревогу. У случайного собеседника, разумеется, а мне слишком хорошо понятно, что разговор продолжится.
— Ты не похож на других людей.
И не могу быть похожим. Я же не человек.
— Кто ты?
— Ты так и не узнала, сестричка? Серебро не рассказало тебе?
Женщина недовольно фыркает:
— Ясно одно, сам ты не умеешь с ним разговаривать, иначе не задавал бы глупых вопросов. Хочешь узнать, что именно оно сказало?
Подходит ближе и присаживается на другой край колоды. Если распластаться по дереву, можно попробовать ухватить белое полотно кончиками пальцев, но не более: длина цепей рассчитана на удивление точно.
Почему мне так хочется увидеть спрятанное под плотной вуалью лицо? Разве от капельки знания станет легче? Разве это поможет смириться с обстоятельствами или даст ответ на все вопросы? Ничуть не бывало. А может быть, я влюбился и потому сгораю от любопытства? Нет. Разве что самую малость, как влюбляются в восхитительно недоступную тайну. Мне просто жаль тратить оставшиеся минуты жизни впустую.
