Ну конечно! Стоит только взглянуть на ткань, чтобы понять. И как мне это раньше не приходило в голову? Нити переплетаются между собой, но никогда не становятся единым целым, а значит, между ними есть пространство. Тоненький, почти незаметный слой. Частичка моего мира. Мира, который больше всех остальных и от которого я сейчас отделён непреодолимой преградой.
Понимает ли серебряный зверёк, что со мной происходит? Вряд ли. Он же освободился от власти слов, и я больше не могу ничего ему рассказать. Правда, моя тюремщица всё же ухитрилась отодвинуть серебряный щит в сторону, на несколько мгновений, но всё же добилась своего. Интересно, как? Уговорить обычным образом не могла, это точно. Она что-то упоминала о голосе... Нет, не так. Она сказала: если помнит, то услышит. Что же именно он должен был услышать?
Слова? Ни в коем разе. Чувства? Ближе к истине, но всё равно не вплотную, ведь любое чувство человек рано или поздно старается выразить в своём сознании словесно или образно, а значит, серебро мало что поняло бы и уж тем более не послушалось бы. Тогда... Ощущения?
Требовался отказ от обороны. Полный. Значит, нужно было внушить серебру, что поблизости нет ни малейшего источника опасности. Оно должно было расслабиться, если такое понятие применимо к металлу, пусть и разумному. Должно было ощутить покой и безмятежность, чтобы убрать все щиты. Значит, женщина попробовала каким-то образом осуществить передачу умиротворённости через водяные связи сознаний. Но откуда она могла всё это взять? Где могла позаимствовать?
Только создать в себе самой. Только прочувствовать от начала и до конца.
Если общение происходит без слов и даже без образов, рождённых сознанием, передаётся как раз то, над чем мы никогда не удосуживаемся задуматься и на что почти не обращаем внимания. Так вот почему она осела на землю, словно вдруг оказалась без сил: прониклась покоем и благостью! Правда, всё же сохраняя память о намеченной цели, но это, скорее всего, не врождённая способность, а результат долгих тренировок под присмотром умелого наставника, иначе первый же подобный опыт закончился бы... Закончил бы её разумную жизнь, превратив душу в слепок одного-единственного ощущения.
Но она невероятно сильна! Ведь я тоже почувствовал Зов. Может быть, не совсем тот, что предназначался серебру, и может быть, чуть менее ярко, но вполне ясно. И пожалуй, я был счастлив, на несколько минут лишившись тревог и забот. Был счастлив, поддавшись коварному очарованию врага, поверив в невероятное, устремившись навстречу будущему... Или это ощущения зверька эхом отозвались во мне? Сначала в моей плоти, а потом уже и в сознании? Похоже на то. А разрушились наведённые чары в тот момент, когда... Я поймал взгляд га-ара и увидел в нём ненавистное обещание.
Значит, между мной и серебром тоже существует связь сознаний, причём более короткая и более прочная, если мои ощущения зверёк перенял почти мгновенно. Любопытно. Мы всё же можем понимать друг друга? Понимать настолько, чтобы действовать совместно? Но как без слов объяснить, что я умру, если из моего позвоночника не вытащить иглы?
Как ощутить смерть?
Только умерев по-настоящему.
Тупик? Да. Что так, что эдак, итог будет один. Я лишь догадываюсь, какие ощущения посещают умирающего, и не могу представить, как перевести их на понятный серебру язык. Грусть, горечь, переживания о несбывшемся и невыполненном? Но зверёк, в отличие от меня, достиг высшей точки своего пути: стал живым и свободным. О чём он может сожалеть? К чему может стремиться? Нет, боюсь, с подобной задачей моё воображение не справится.
Кроме того, одна только мысль, что я умру человеком...
Фрэлл!
— Ты ведь знаешь, что происходит.
О, совсем забыл о Борге, которому велели присматривать за мной и сидеть тихо. Честно говоря, думал, что «тихо» относится и к разговорной речи, но, похоже, зачарованное серебро в плоти моего товарища по несчастью не блещет собственным разумом.
— Знаешь.
Он не спрашивает, а утверждает и выжидательно смотрит на меня, приглашая к откровенной беседе. Что ж, почему бы и не поговорить напоследок?
— Знаю.
— И раньше знал?
Ну, скажем так...
— Догадывался. Правда, в действительности всё оказалось гораздо занимательнее и чудеснее.
— Что-то не вижу на твоём лице восхищения.
Потому что я уже навосхищался всласть. Ещё когда находился на берегу озера. Но, возможно, и к лучшему, что чаша моего восторга вычерпана до дна.
— Это конец, да?
Ответить искренне? Или солгать, чтобы подарить надежду? Для начала попробовать потянуть время, чтобы не торопиться с принятием окончательного решения.
— Почему спрашиваешь?
— Потому что не знаю, как ты, а я предпочитаю уходить в Серые Пределы с чистой совестью, и раз уж рядом нет всех тех, у кого стоит попросить прощения, обращусь хотя бы к богам.
— Думаешь, им нужны твои жалобы и стенания?
— Мне нужны. А боги... — Борг посмотрел в потолок. — Пусть слушают, если хотят. А не хотят, им же хуже.
Могу поручиться, что услышат. Что дальше сделают с молитвой, угадать трудно, но запомнят твоё последнее слово, не сомневайся.
— Так что, пора?
Умирать? Ох, и так настроение мерзейшее, а он, вместо того чтобы гнать мысли о смерти прочь, наоборот, подзывает, щедро рассыпая корм и клича: цып-цып-цып! Так и вижу, как по полу комнаты снуют скелетики кур, беззвучно разевая голодные клювы.
— Некоторое время у нас ещё точно имеется.
— И сколько его?
У тебя больше, у меня... Последние крохи. Смерть — личное дело каждого, и вовсе не обязательно делить с кем-то её недобрые дары.
— Не рановато ли ты собрался прощаться с жизнью? Да и вообще, с чего ты взял, что умрёшь?
Рыжий посмотрел на меня, как на умалишённого.
— Если эта сучка и оставит нас в живых, что вряд ли... — Он запнулся, словно то, что хотел сказать дальше, было постыдным и непристойным. — Я не хочу жить рабом. Тебе не представить, что это такое, когда собственное тело слушается чужих приказов!
Ну почему же, представляю легче лёгкого. К тому же покорность тела ещё не самое страшное, и пора бы Боргу это понять.
— Только тело?
Он чуть насторожился:
— Что ты имеешь в виду?
Захотелось широко улыбнуться, но веселье в преддверии Серых Пределов выглядело бы неуместной и жестокой издёвкой.
— Помнишь тот вечер, у костра в привальном круге?
— Помню, — кивнул великан, сразу заметно помрачнев.
— А что тогда случилось?
— Ничего особенного.
— Совсем-совсем?
Он отвернулся и несколько вдохов напряжённо смотрел в стену. Наверное, чтобы набраться смелости и сказать:
