Мои тревожные размышления по поводу гладкого вхождения в среду воинов-аристократов были нарушены каким-то еле слышным лязганьем в коридоре. Я его услышал только из-за того, что вся моя сущность была настороже и готова к любому развитию ситуации. Только я услышал необычный звук, как дверь в кабинет Клембовского распахнулась и в проеме появилась фигура настоящего джигита, такая как в иллюстрированном журнале. В лохматой папахе, с шашкой и кинжалом. А лязгающий звук, источник которого я пытался определить, издавали шпоры, Еще в дверях джигит снял свою лохматую папаху, и только тогда долговременная память великого князя смогла его узнать – это был командир Кабардинского полка князь Бекович-Черкасский. А еще долговременная память показала, как обычно встречаются давно не видевшие друг друга джигиты – они обнимаются. Конечно, в памяти осталось, что так встречаются и прощаются только равные по положению джигиты, но пару раз так делал сам Михаил Александрович. А главнее и знатнее его в дивизии не было ни одного офицера. Вот я и решил поступить так же, тем более Бекович-Черкасский все-таки являлся князем.
Как только джигит переступил порог и с явным кавказским акцентом воскликнул:
– Командыр, ты прыбыл! Вай как хорошо! Вся дывызыя тыперь гулять будыт! Гырой, о котором пысали во всех газетах, тыперь снова с нами!
Бекович-Черкасский еще не договорил, как я, вскочив со стула, его обнял, при этом тоже воскликнув:
– А я-то как, князь, рад! Наконец-то увижу своих джигитов! А то эти столичные шпаки надоели со своими разговорами.
– А живот-то твой как, вылечыли кышкы дохтура?
– Нормально все! Пустим кровь германцам и австриякам, язва совсем зарубцуется. Теперь мое лечение зависит от действий всадников и казаков.
– Да воины моего полка за своего государя всю кровь выцыдят из этих презренных гуяров!
Мы еще несколько минут обменивались с князем пышными восточными выражениями. Потом я, посчитав, что восточные правила приличия соблюдены, уже обращаясь к Клембовскому, произнес:
– Владимир Николаевич, мы с князем не будем тебе мешать. Думаю, командир Кабардинского полка сопроводит меня до штаба корпуса в Житомире. Не так ли, дорогой князь?
– Конэшто, командыр! Моя отдаст тыбэ свой конь. Он быстр, как ветэр!
– Спасибо, князь, но я поеду в Житомир на автомобиле. Я из самого Петрограда вез его и не лишай меня удовольствия прибыть в свой штаб на этом железном коне, у которого под капотом находится целый табун. Понимаешь меня?
– Конэшто, командыр! Когда война кончытся, я тоже завэду сэбэ жэлэзного коня.
Этот разговор состоялся, когда мы уже вышли из кабинета Клембовского. А потом по моей просьбе Бекович-Черкасский стал рассказывать, как обстоят дела в дивизии. Отношение к великому князю в среде простых всадников дивизии я почувствовал, когда мы подошли к сопровождающим командира Кабардинского полка всадникам. Джигитов было человек пять, все они были одеты так же, как и их командир – в черкески, лохматые папахи и в мягкие кожаные сапоги со шпорами. Увидев меня, джигиты без всякой команды бросили заниматься своими лошадьми, построились в нечто напоминающее строй и сняли свои папахи. По-видимому, это обозначало крайнюю степень уважения к великому князю. Нужно было как-то на это среагировать. И я не нашел ничего лучше, чем разразиться пафосной речью о героях всадниках и их командирах, служащих в Туземной дивизии. О том, что даже в столице практически всему населению известны их подвиги. Услышав восторженные возгласы всадников и даже их командира князя Бековича-Черкасского, я посчитал, что сделал правильно, поддавшись своему ситуационному инстинкту.
Уделив должное внимание кабардинцам, я уже мог спокойно заняться насущными делами, а именно организацией поездки в Житомир. Организацией поездки это, конечно, громко сказано. Нужно-то было всего лишь дойти до автомобиля спецгруппы, скомандовать занимать места по боевому расписанию и выезжать в Житомир. Карту-план у Клембовского я взял, так что не заблудимся, и часа через полтора, даже по нынешним ужасным дорогам «Форд» все равно проползет эти тридцать верст, отделяющие меня от штаба корпуса, прибудем на место. Так что надо действовать, а не заниматься словоблудством, и я, взяв по-дружески за локоть Бековича-Черкасского, предложил ему:
– Ну что, князь, пойдемте, я покажу вам своего железного коня! Нет, лошадь не нужна. Автомобиль стоит тут недалеко – вон за той избой, саженей пятьдесят до него.
И мы под хвастливый рассказ Бековича-Черкасского о действиях его полка в последнем бою, направились к автомобилю спецгруппы. Пошли мы не одни, за нами, чуть приотстав, потянулись и подчиненные князя. Это, конечно, был непорядок, и в прошлой жизни никакой офицер бы не потерпел, чтобы его подчиненные бойцы так своевольничали. Но это были всадники «Дикой» дивизии и понятие о дисциплине у них были несколько иное, чем у обычной строевой части. Внутренний распорядок в дивизии значительно отличался от распорядка кадровых частей русской армии, поскольку горские полки почти полностью были мусульманскими, необходимо было сохранять традиционные для кавказцев обычаи, традиции и отношения. Здесь не существовало обращения на «вы», поскольку такого обращения не было и у горцев. Уважение всадников командиры-офицеры должны были заслужить храбростью на поле боя. Честь горцы отдавали только офицерам своего полка, офицерам дивизии – по «усмотрению», в связи с чем возникали разбирательства с командирами. Горцы решительно отказываются уступить кому-либо первенство под неприятельским огнем. Никто не должен получить права утверждать, что горец сражается за его спиной.
Начавшийся дождь, сопровождавшийся сильными порывами ветра, заставил Бекович-Черкасского приумолкнуть и сосредоточиться на ходьбе и удержании рукой своей лохматой папахи. А меня дождь и ветер заставил вспомнить рапорт полковника графа Воронцова-Дашкова, отложившийся в долговременной памяти. Он входил в свиту великого князя Михаила Александровича. Я все еще толком не понимал, что это такое входить в свиту, и для себя вывел, что это такие офицеры для особых поручений. Так вот в своем донесении великому князю полковник граф Воронцов-Дашков, восхищенный отвагой всадников Кабардинского и 2-го Дагестанского конных полков, писал: «С чувством особого удовлетворения должен отметить геройскую работу полков вверенной вашему императорскому высочеству дивизии. Промокшие от проливного дождя, идущего всю ночь, ослабевшие от четырехдневной «уразы», всадники по вязкой от дождя земле стойко и стройно шли вперед под градом пуль, почти не залегая. Трепет обнимал противника, не выдержавшего такого стремительного наступления. Некоторые всадники – дагестанцы, чтобы быстрее наступать, снимали сапоги и босиком бежали в атаку».
Конечно, все эти воспоминания возникли в голове не просто так. Сознание подбирало хоть какие-нибудь факты, которые поддержали бы мою безумную идею – прорыва линии наступления атакующей нас вражеской части и выхода рейдерской группы в тылы противника. Несомненно, для этой войны такой план остановки наступления противника любому мало-мальски грамотному специалисту покажется бредом дилетанта. А Брусилов согласился с ним по одной простой причине – его предложил великий князь, брат императора. Командующий фронта понимал, что мощные атаки австро-германцев обязательно последуют, резервов, чтобы купировать неизбежные прорывы линии обороны, нет, а значит, придется отступать. Несомненно, крайним при неудачах на фронте окажется он, Брусилов. А если командующий фронта сможет сослаться на то, что на таком методе обороны настоял великий князь Михаил Александрович, то гнев императора, вполне вероятно, его обойдет и он останется на своем посту. Брат брату глаз не выклюет, но зато великий князь оттянет гнев Николая II на себя. И он, Брусилов, реально сможет помочь России выдержать это испытание, тем более что после неизбежного отступления страна в очередной раз напряжется, и для Юго-Западного фронта все-таки выделят резервы.
