Я перевел взгляд за кухонное окно, туда, где не по дням, а по часам расцветал сад. Мне же нужен был покой, как можно было об этом забыть? Или всему виной сумбур последних суток, многократно поменявший местами хорошее и дурное?
Нет, я не запутался. Я шел по своей собственной тропе, никуда не сворачивая, пока не оказался на перекрестке вместе с толпой других людей. Потом они разбежались в разные стороны, оставив меня без подсказок, куда двигаться дальше. А мне ведь так хотелось отправиться с ними… Хоть куда-нибудь.
Может быть, следовало прямо заявить об этом желании? Что ответил бы мне тот же золотозвенник? Промолчал бы? Отмахнулся? Позвал за собой?
Вот последнее — вряд ли. Я нужен ему здесь. Как запас, задвинутый в дальний угол хранилища, сберегаемый для крайней нужды. Он ведь дал понять, что все мои достоинства умещаются в одной щепоти. Да, воевать будут другие, а мне, по всей видимости, придется ждать окончания сражений и бродить потом по полю боя, добивая раненых врагов и собирая мертвые тела друзей…
Из болота раздумий меня вытащил щелчок пальцев. Прямо около уха. Звонкий. Почти оглушающий.
— Ты что, заснул? По ночам надо такие дела делать.
— О чем мы говорили?
Я прекрасно помнил последнюю фразу прерванной беседы, но втайне надеялся, что долгая пауза поможет сменить тему. Надеялся зря: собеседник остался непреклонен.
— Катрала получила от Дарохранителя право назначать собственных управителей, — повторил рыжий и снова замолчал, внимательно глядя на меня.
Ну и что именно я должен сообразить? Собственное управление. Наместничество, если говорить точнее. Берется отдаленный от столицы и по каким-то другим причинам малоугодный властям кусок земли и отдается на откуп человеку, способному с ним справиться. Как правило, достаточно богатому либо обладающему иными способностями для установления влияния над другими людьми. Получается что-то вроде того же Перевального форта, комендант которого для беженцев — и Бож, и Боженка, и отец родной. Правда, действует он уже не по исходным обязательным в других местах дарственным законам, а по своим…
Кажется, понял, куда клонит Натти.
— Там Цепи не имеют здешних возможностей?
— Там их вовсе нет.
— Возможностей?
— Цепей, — коротко ответил рыжий.
Неприятные обстоятельства, не спорю. Но есть великое множество других способов добиваться цели.
— Это что-то меняет?
— А ты как думаешь?
— Я думаю, что «багряным» нужно добраться до беглянки, а заодно и до тех, кто ей помогает.
— Верно.
— И я думаю, что Звеньям не возбраняется на время переставать быть Звеньями.
Натти улыбнулся, цыкнув зубом:
— Не возбраняется. Только есть еще кое-что.
— Здесь или там?
Ответ последовал не мгновенно. Мне даже показалось, что рыжему трудно подбирать для него слова, и это было тем более странно, потому что услышанное мною через несколько минут прозвучало вполне безобидно:
— В Катрале нет Цепей и Звеньев, зато есть бальгерия. С местного наречия это можно перевести как «божьи слуги».
— Тамошние жители настолько верующие?
Натти почему-то сжал пальцы правой руки в кулак, дождался, пока костяшки побелеют, и только потом сказал:
— Истово верующие.
Я все еще не мог уловить причину его тревоги, теперь уже вполне очевидной.
Люди верят в Божа и Боженку? Ну и пусть. Что в этом плохого? Не знаю, как в Блаженном Доле, а в столице тоже многие верят. И с детства ходят в общественные кумирни. Меня такое счастье миновало, потому что отца куда больше волновали дарственные дела; а мать предпочитала заниматься домом, а не душой. Только по большим празднествам мне и моим сверстникам из соседних домовладений удавалось услышать сказки из уст прибоженных. А когда моя жизнь переместилась в казармы Сопроводительного крыла, вера сама собой исчезла. Растворилась в прошлом.
— Ты так говоришь, будто верить — преступление.
— Верить — нет. Но вера часто побуждает к определенным деяниям. — Он словно прислушался к чему-то далекому, а потом, напевно растягивая слова, произнес: — И когда с ночного неба упадут звезды, яркие, как осколки неба дневного, явятся в мир звери, пожирающие людей. Но не плоть и кровь насыщают ненасытные пасти, а свет невинных душ, не умеющих отрешить себя от мирских страстей. Нет защиты от сего врага, кроме праведности, но и та слабеет, не будучи напитанной ежечасными жертвами.
Что-то знакомое почудилось мне в этом однотонном напеве. Кажется, я уже слышал его. И не один раз. Правда, почти без слов…
Память прыгнула назад. На год или два. В те времена, когда я еще старался жить, как заведено предками. Жить семьей вместе со строгой чернокосой южанкой, от месяца к месяцу становящейся все молчаливее. Она всякий раз напевала так перед сном. Тихим шепотом. А потом ложилась в постель, расслабленная и спокойная, словно убаюканная своей странной песней.
— Откуда ты это знаешь?
— Что?
— Слова вечерней молитвы.
Натти переспросил:
— Именно вечерней?
— Ну… да. Наверное.
— Так проповедуют в кумирнях юга. В той же Катрале. А вот в какое время дня, мне не говорили.
— Все еще не понимаю, к чему этот разговор. Есть земли. На землях живут люди. Люди верят, и правильно делают. Что еще?
— Ага, делают. Правильно. — Губы рыжего в очередной раз брезгливо скривились, словно он собирался положить в рот что-то скользкое и омерзительное вроде лягушки. — И тебя ничего не настораживает в тех словах? Ах да, конечно, ты же к ним привык. Небось каждый вечер слышал? А может, и сам повторял, вслед за женой?
— Лодия была вовсе не…
Хотел сказать «не набожна», но понял: в чем-то Натти все же прав. Она твердила так ежедневно. И это только при мне. А в мое отсутствие? Чем она занималась с утра до вечера? Может быть, молилась, наминая колени. Хотя даже со всеми этими странностями…
— Она была хорошей женщиной.
— Хорошей так хорошей, — согласился рыжий. — Да и все остальные южане наверняка неплохи. Пока слова не переходят в дела.
— Ты меня запутал. Что не так с этой несчастной Катралой?
— Как знать, может, она на поверку счастливее прочих краев. А что не так… Сам скоро увидишь.
Вот, значит, ради чего была затеяна эта изматывающая душу беседа?
— Что мне там делать?
— А вот это решишь на месте. Может, и вовсе ничего делать не придется. А может, придется попотеть, да еще как.
— Говори прямо!
Натти улыбнулся, теперь уже во весь рот.
