Поднимаюсь на крыльцо, но едва протягиваю руку к бронзовому кольцу, как дверь открывается, и на редкость бесшумно.
— Вы хорошо следите за временем, эсса Конран.
Меня встречает Имарр, как я и предполагал. Вот только непохоже, что она собирается приятно проводить время, потому что одета неприметно и среди горожанок на рыночной площади не привлекла бы к себе ни малейшего внимания.
— Вы хотели меня видеть?
Она не отвечает на заданный вопрос ни кивком, ни взглядом, зато небрежным движением руки предлагает проследовать в глубь дома, наверх по ветхой, но опять же не издающей ни малейшего звука лестнице, к низкой двери в конце коридора на втором этаже.
— Вас ожидают.
Хочется спросить: «Кто?», но Имарр уже поворачивается и уходит, словно ее роль в нынешнем спектакле исполнена до конца. Остается только понадеяться на удачу, толкнуть створку и, чуть склонившись, пройти в сумерки комнаты, лишенной окон.
А потом порадоваться, что твоя спина согнута, потому что у стола тебя встречает человек, который вполне мог бы потребовать и коленопреклонения.
— Ваше…
— Обойдемся без церемоний, эсса Да-Диан. Жаль тратить на них время.
Впервые вижу императора так близко, во всех, что называется, подробностях. Кажется, что с момента последнего придворного праздника, на котором мне довелось побывать, правитель империи Дайа ничуть не изменился. А может быть, это свечной свет удачно скрадывает морщины, обязанные появляться с возрастом даже у сильных мира сего.
Высокий, на полголовы выше меня, хотя я не жалуюсь на свой рост, стройный, как юноша, облаченный в строгий мундир гвардейского офицера, правда, не слишком большого чина, он выглядит совсем молодым, а ведь еще мой отец годился ему в сыновья. Темные волосы заплетены тугими косами согласно уставу, а потому чуть натягивают кожу на висках и приподнимают уголки глаз, делая императора похожим на уроженца окраинной Глалии, хотя в действительности все его предки — выходцы из серединных земель Дайи.
— Чему обязан честью видеть вас?
— Мы не будем играть в гляделки, эсса. Выслушайте то, что я скажу. Со всем вниманием.
Можно было и не напоминать лишний раз. Любому дураку ясно, что каждое слово правителя нужно ловить тщательнее, чем дичь себе на пропитание. Но я, разумеется, послушно киваю и занимаю предложенное место в кресле. Сам император остается стоять, задумчиво перебирая в пальцах кисти перевязи, с которой свисают ножны, отягощенные внушительным палашом.
— Вы состоите в списках Гражданской стражи, а значит, не раз уже прикасались к последствиям чумы, поразившей империю. И значит, не удивитесь больше необходимого.
Хорошее начало. Многообещающее. Только кожа на подлокотнике кресла там, где лежит моя ладонь, почему-то вдруг становится скользкой от холодного пота.
— Первые вспышки произошли еще при правлении моего деда… — Его голос звучит отстраненно, как у распорядителя на похоронах, перечисляющего регалии всем надоевшего, но наконец упокоившегося отца большого семейства. — Вы когда-нибудь видели «врата мечты» еще до того, как из них вылупляется бабочка?
Качаю головой. Те продавцы, что осмеливались предлагать мне путешествие в мир иной, никогда не показывали товар лицом. Хотя бы потому, что в тепле тела его попросту опасно носить, а кошельки и сумки на столичных улицах долго не живут.
— Они прекрасны. Сверкают и переливаются, как драгоценные камни, только не прозрачные, а мутные. Собственно, так коконы и попали в столицу. В качестве украшения, любимого знатными дамами. Но поскольку их хранили вместе с прочими, неживыми изделиями, тепла и света не хватало для пробуждения беды. А вот когда на одном из балов однажды зажгли слишком много свечей… — Он делает паузу, растерянно хмуря брови. — Да еще и танцы оказались достаточно быстрыми, чтобы разгорячить кровь красавицы, надевшей в тот день ожерелье, полностью составленное из «врат мечты». Вы помните, сколько гостей и прислуги помещается в Зеркальном зале?
Утвердительно киваю.
— Тогда наверняка можете представить себе, как посреди этого людского моря вдруг раскрываются десятки крыльев, стряхивающих с себя ядовитую пыльцу… Мгновение. Всего одно долгое мгновение, и больше половины приглашенных остались лежать на полу. Причину случившегося поняли не сразу, решили, что отравлены были напитки, что кто-то покушался на жизнь императора и первых лиц государства. Лишь когда подобное повторилось несколько раз в других городах, с людьми, не представляющими вовсе никакого значения для империи, началось настоящее расследование.
Он говорит еще что-то о жертвах, безвинно загубленных ретивыми дознавателями, но у меня перед глазами стоит огромный зал, залитый светом и усыпанный неподвижными телами. Стоит так долго, что императору приходится недовольно кашлянуть.
— Это было очень давно, эсса Да-Диан. Те страсти уже улеглись.
Ну да, вместе со «вдохами». В затхлый покой приютов.
— А чуть позже они начали просыпаться. Не все, конечно. Кто-то до сих пор находится в глубинах усыпальниц. Кто-то погиб во время Чумного бунта. Но те, кто открыл глаза, показали, что империя отныне находится на лезвии ножа.
Мне трудно представить, что именно тогда происходило, но если пробуждения хоть немного походили на вчерашнее и если их случилось сразу несколько в одном месте… Люди должны были испугаться. Очень и очень сильно. Достаточно, чтобы запалить факелы.
— Что вы можете сказать о «выдохах», эсса Конран? Вы ведь близко знаете одного из них.
Намекает на Либбет? Зря. К ней у меня совсем иное отношение, чем к прочим. Хотя… Что-то начало меняться. Во мне самом. Вчера.
— Они не люди.
— Именно так, прямо и жестоко?
Кажется, императору не слишком нравятся мои слова, поэтому на всякий случай смягчаю впечатление:
— Не люди в том смысле, который понятен мне.
— Продолжайте.
— Когда они возвращаются к жизни, что-то происходит в их сознании. А может, происходит еще во сне. Как будто какая-то сила выжигает из них чувства и желания.
— Но взамен они приобретают власть над магией этого мира. Власть, недоступную обычным людям.
Мои пальцы предательски скользят по намокшей от пота обивке подлокотника. Хочется почувствовать хоть какую-то опору, но уцепиться не за что.
— Думаю, теряют они намного больше. Да, теперь им подвластно все, но… Ничего не нужно. Ничего такого, что составляет человеческую жизнь.
— Ничего бесполезного? — криво улыбаясь, уточняет император.
Да, именно так. Но если их жизнь измеряется одной лишь пользой, она невыносимо скучна. Еще скучнее, чем моя. Правда, «выдохи» все равно не могут этого почувствовать.
— Ничего случайного. Нелепого. Глупого. Беспечного.
— Такого, как, к примеру, ваши вылазки в рядах Гражданской стражи?
