Столкнувшись в коридоре с Матвеем, главарь бросил:
– Бороха
[54] на тебе. Приглядывай, чтоб наши ей в копилку
[55] не лезли.
– А что ж мне с ней делать-то? – подивился тот. – Они ж, кобели, не успокоятся, пока буфера
[56] не потискают!
– Отначь
[57], а корешки пусть за ужином буснут
[58] хорошенько.
– Где ж я ее отначу?
– Придумай что-нибудь. Устрой кичман
[59] в подполе. Да не переживай – она здесь ненадолго. Завтра придумаем, как от нее избавиться.
– Чего с ней церемониться? Ляпнуть
[60], да дело с концом, – недовольно пробурчал старый уркаган.
– Так и сделаем. – Казимир направился в темноту длинного коридора.
– Ты вечерять-то подойдешь?
– Нет. Посплю лучше…
Закрывшись в комнате, Казимир снял со шкафа большой фибровый чемодан. Уложив его на кровать и открыв крышку, принялся поспешно паковать личные вещи. Покончив с аккуратно сложенным новеньким гражданским костюмом, он вдруг замер, прислушиваясь…
Из залы доносились гитарные аккорды и сочный баритон Илюхи-татарчонка, выводившего куплеты о продажной Марьянке:
Но вот однажды всех нас повязали,
Нас было семеро фартовых огольцов,
Мы крепко спали и ничего не знали,
Когда легавые застали нас врасплох…
Завершив сборы, Квилецкий поставил чемодан под окно. Менять генеральский мундир на штатскую одежду он не стал, проверил магазин «браунинга» и сунул в карман горсть запасных патронов.
Костюмчик серенький, колесики со скрипом
Я на тюремный халатик променял.
За эти восемь лет немало горя видел,
И не один на мне волосик полинял…
Спустя минуту главарь выключил в комнате свет и распахнул створки небольшого окна. В последний момент он вдруг остановился, будто вспомнив о чем-то важном.
Вернувшись к шкафу, он на ощупь отыскал старый серый пиджак и вынул из его кармана толстую пачку писем от сына, перехваченную бечевкой.
А через восемь лет я вырвался на волю,
А ты такая же, как восемь лет назад.
Так расскажи мне, Марьяна, по порядку —
С каких же пор ты плавишь огольцов?..
На сей раз сборы были окончательно завершены.
Трижды осенив себя крестом, Казимир перемахнул через низкий подоконник, подхватил чемодан, поправил фуражку и пошел через сад к дальнему забору.
На другом конце дома светились два открытых окна залы, где гуляли кореша. Сквозь пьяные возгласы был хорошо слышен приятный баритон Илюхи:
Раздался выстрел, Марьяна пошатнулась,
И тихо-тихо упала на песок.
Она упала, глаза ее закрылись —
Не будешь больше плавить огольцов!
* * *
Ранним утром следующего дня Казимир, одетый в новенький темный костюм, в очередной раз встретился с сыном на тенистой аллее Ваганьковского кладбища.
– Давненько я не вставал в такую рань, – поежился Антон от пронизывающей свежести.
– Я хотел подойти сюда еще раньше, да кладбищенский сторож открывает ворота только в шесть.
Молодой человек до сих пор не понимал, зачем в прошлый раз отец назначил эту встречу на шесть пятнадцать утра.
– Я уволился с работы, – объяснил тот. – Ушел, так сказать, на пенсию.
– Ты серьезно?
– Разумеется. С прошлым покончено. Во всяком случае, туда, где жил и работал, я больше никогда не вернусь. Так что теперь слово за тобой.
– Подожди… это как-то связано с твоим предложением уехать из Москвы?
– Да. И я еще раз настойчиво прошу тебя подумать над этим.
– И куда конкретно? – без энтузиазма спросил Антон.
– Вначале на западную окраину Москвы. Там в Серебряном бору нас дожидается моя машина с запасом бензина. Предлагаю отправиться в сторону Белоруссии.
– А что там?
– Недалеко от польской границы живет один человек, мой давний сослуживец. Остановимся у него. Поживем пару дней, подумаем, куда и как дальше.
Сын стоял в задумчивости. По выражению лица было видно, что предложение отца не стыковалось с его планами.
– Ты напрасно беспокоишься – мы наведаемся в Москву, – заверил Казимир. – Мы с тобой еще не раз придем к этой дорогой нам могиле, не раз положим на нее свежие фиалки.
– Машина, польская граница, сослуживец, – повторил Антон. – Ты же говорил, что никогда не служил в армии.
– Мне многое предстоит тебе объяснить. Но сейчас у нас мало времени, я скажу лишь самое главное, – обнял его отец и сделал несколько шагов по аллее в сторону женской фигуры из белого мрамора под черными металлическими пальмами.
– Ты, Антон, потомственный дворянин из знатного и древнего рода.
– Я – дворянин?..
– Граф. Ты вырос у двоюродной бабушки, бывшей актрисы оперетты Михелины Михайловны. Помнишь?
– Конечно, – подивился сын. – Бабушка была строгим, но прекрасным и чутким человеком.
– А фамилию ее назвать можешь?
Молодой человек наморщил лоб…
– Нет, – признался он спустя некоторое время. – Она не получала писем, документов ее я никогда не видел.
– Ее фамилия – Блювштейн.
– Блювштейн? Кажется, я слышал в ее разговорах с подругой эту фамилию. Постой… Как же я сразу не догадался? Значит… – Молодой человек медленно перевел взгляд на табличку под мраморным изваянием. В глазах горело любопытство.
– Все верно: Сонька Золотая Ручка – твоя прабабушка по материнской линии.
– Я что-то не пойму. Мама носила фамилию Брин. Ты – Железнов. Почему же у меня фамилия – Квилецкий?
– Прогуляемся до конца аллеи, – предложил отец.
Неторопливо вышагивая по пустынной кладбищенской дорожке, Казимир начал посвящать сына в тайны, о которых тот даже не догадывался…
