— Да, очень скоро… — c задумчивой надеждой пробормотала Ньяна.
— Так стоит ли хранить молчание?
Она обернулась, словно проверяя, не идёт ли кто следом за нами.
— Если я скажу, вы рассердитесь.
Чем дальше, тем запутаннее. Хотя, как правило, там, где развешивают кружева недомолвок, сама тайна не стоит и ломаной медной монетки.
— Попробуй и узнаешь. Ты же не робкого десятка, верно?
Губы женщины изогнулись в немного грустной улыбке:
— Откуда ж я знаю? Случая проверить не было. Ладно, скажу. Устала я от службы этой. Верите?
Если б ты знала, пышечка, как я тебя понимаю! Семь лет — не десять, но ты и не помышляла в юности заниматься тем, что тебе всучили.
— Верю.
— Не подумайте, я очень жалела йерте Ловига. Хороший он был человек. Только как стало понятно, что из столицы на замену нового Смотрителя присылать не торопятся, мне радостно стало.
— Нет начальника, значит, и службы нет?
— Вроде того. — Она улыбнулась снова, теперь почти виновато, но в то же время дерзко. — Мне месяц осталось служить. А тут вы…
Да, а тут я. Как снег на голову в разгар лета. И ведь никто не виноват, вот беда-то!
— Я не просил о своём назначении нарочно.
— А если и просили, что сейчас переменишь? — разумно заключила Ньяна.
Ничего. Всё решено и скреплено печатями.
— Что ж, с причиной твоих обид разобрались. А Нери?
— Неужто не поняли?
— Я должен был понять?
Защитница укоризненно мотнула головой:
— Она ведь неспроста такую встречу вам устроила.
Я задумался.
В столичных домах мне доводилось видеть и более церемонные приёмы: простота в Веенте была не в почёте, потому потуги на придворную вычурность не показались мне странными. А должны были, здесь ведь не столица. Но я пока ещё не знаю, куда именно попал.
— Да, наверное. Только я решил, будто так заведено.
— Заведено! — фыркнула женщина. — Лучшее платье она надела, самое дорогое в Доле. И дольинцев нарочно так расставила, чтобы вы сразу поняли…
— Сразу понял, кто здесь хозяин?
— А что же ещё?
Пожалуй, девушка старалась изо всех сил. Но все её усилия оказались напрасными, и похоже, по очень простой причине.
— Дольинцы не хотят видеть над собой женщину, так?
Ньяна согласно развела руками:
— А вы бы захотели?
Я бы не отказался. Мне привычнее следовать указанным путём, а не прокладывать новый. Но наверное, если с детства воспитываешься как хозяин, потом очень трудно заставить себя прислуживать. Даже достойнейшему из достойных. Хотя… А как же быть со Смотрителем? Он ведь тоже в каком-то смысле поставлен над Долом.
— А меня, получается, хотят?
— Вы хотя бы мужчина. Да и дело ваше… стороннее.
Любопытное замечание. И почему-то оно мне не нравится.
— Объясни.
— А чего объяснять-то? — недовольно нахмурилась Ньяна. — Вам только знак свой поставить на бумагах надо, и всё.
Я тоже так думал. Ещё вчерашним утром. А потом вдруг выяснилось, что действительность немного сложнее.
— А бумаги откуда возьмутся?
Серые глаза мило округлились:
— Принесут. Уже готовые, расписанные.
— А если мне не понравится то, что в них указано?
Защитница остановилась, перекрывая дорогу и мне:
— Как так не понравится?
Как не понравилось, к примеру, желание двух склочных женщин избавиться от хозяина дома. А впрочем, кажется, теперь я всё понял:
— Прежний Смотритель так и вёл дела, верно? Подписывал всё, что от него требовали, даже не читая?
На лицо Ньяны опустилась тень:
— Почему же… Читал он.
— Но не писал по-своему?
Молчание. Напряжённое. Вспоминающее.
— Больше не буду спрашивать, не волнуйся.
— Никто ему ничего дурного и не приносил!
Сказано с вызовом и лёгким налётом отчаяния. Одно из двух: или защитница сама замешана в невинных проделках почившего старика, или ей даже в голову не приходило, что можно поступать иначе, чем действовал «йерте Ловиг».
— Я же сказал: больше не спрашиваю. Незачем. Человек умер, и Бож ему судья.
— Он был хорошим человеком!
От очередного повторения уже набивших оскомину слов мне вдруг стало зябко. Хорошим или плохим, какая разница? Он вёл дела, как считал нужным, и, если вспомнить наставления золотозвенника, имел на то полное право. Я вообще могу сейчас войти в дом, закрыться и не отпирать дверь до самого наступления лета. Нет, сначала нужно провизией запастись.
— Ньяна, пожалуйста, не надо. Я уже всё понял.
— И что же вы поняли?
Вызов в голосе стал рьянее. Не хватало мне ещё повздорить с собственной подчинённой в первый же день службы!
— Он тебе нравился. И Нери нравился. И всему Долу, наверное, тоже. Но его больше нет, и к этому нужно привыкать. Я же не смогу стать таким, как он.
— Не сможете, — серьёзно подтвердила женщина. — Для этого вам сначала нужно лет на тридцать постареть.
* * *
Обратная дорога по ощущениям заняла намного меньше времени. То ли я расходился, то ли за разговорами тропинка закончилась сама собой. Пока проходила церемония представления, дом почти не успел остыть, но Ньяна всё равно подкинула в теплящиеся угли ещё пару поленьев. Подогреть пироги, как выяснилось. А есть после прогулки по свежему воздуху захотелось снова, хотя живот пока ещё сыто упирался в поясной ремень.
— Я так в двери скоро пролезать не буду.
Моё сокрушённое бормотание было живо воспринято защитницей:
— А я вас научу. Это вовсе не сложно, нужно только повернуться особым образом и всё.
Я ещё раз оценил стать моей дородной помощницы и не удержался от вопроса:
— Ты всегда была… э-э-э… пухленькой?
Любая столичная дама сочла бы подобный интерес едва ли не оскорблением, но в Блаженном Доле, видимо, порядки были совсем иные, потому что мне охотно ответили:
— Нет. До службы я была такой же, как йерте Нери. А может, и тоньше.
— Тогда… У тебя есть дети? Или были?
Она непонимающе обернулась. Пришлось пояснить:
— Твоя фигура. Иногда женщины раздаются так после родов.
Моя мать, насколько помню, сохранила тонкую талию. Но вот грудь… Пожалуй, та была не намного меньше Ньяниной и вызывала зависть всех соседок, а заодно — вожделение соседей.
